Лилии не прядут
суббота, 28 января 2017
пятница, 27 января 2017
Лилии не прядут
вторник, 24 января 2017
Лилии не прядут
Richard Avedon helped to define the post WWII woman with his imagery of impossibly elegant women, theatrically posed within Avedon’s signature theatric narrative style. Dovima with Elephants is one of Avedon’s most well-known photographs featuring the model Dovima dressed in Dior at the Cirque d’Hiver of 1955 in Paris. To celebrate the relaunch of Harper’s Bazaar UK, previously Harper’s and Queen since 1970, in March of 2006, Norman Jean Roy photographed actress Cate Blanchett in a black Vivienne Westwood bodice and skirt ensemble similarly positioned amongst elephants, perhaps an homage to Avedon’s rich history at Harper’s Bazaar.
(c)
Лилии не прядут
среда, 20 июля 2016
Лилии не прядут
1. EXPEDIATE
Meaning “to hasten” or “to complete something promptly,” the verb expediate is thought to have been invented by accident in the early 1600s when the adjective form of expedite, meaning “ready for action” or “alert,” was misspelled in an essay by the English politician Sir Edwin Sandys (it was later corrected).
2. CULPRIT
There are several different accounts of the origin of culprit, but all of them seem to agree that the word was born out of a mistake. Back when French was still the language of the law in England in the Middle Ages (a hangover from the days of the Norman Conquest), the phrase Culpable, prest d’averrer nostre bille—literally “guilty, ready to prove our case”—was apparently the stock reply given by the Clerk of the Crown whenever a defendant gave a plea of not guilty. In the court records, this fairly long-winded phrase was often abbreviated just to cul. prit., and, as the Oxford English Dictionary explains, “by a fortuitous or ignorant running together of the two,” the word culprit was born.
3. DESPATCH
Despatch is a chiefly British English variant of dispatch, often used only in formal contexts like the name of the political despatch box in the House of Commons. The E spelling apparently began as a phonetic variation of the original I spelling, but after Samuel Johnson included it in his Dictionary of the English Language in 1755, its use was legitimized and thrived in the 19th century. Because Johnson himself preferred the I spelling in his own writings, however, it's supposed that he included the E spelling by mistake and inadvertently popularized the error.
4. NICKNAME
Nicknames were originally called eke names, with the verb eke used here in the sense of “to make longer” or “to provide an addition.” Sometime in the 13th century, however, “an eke-name” was mistakenly interpreted as “a neke-name,” and the N permanently jumped across from the indefinite article an to the verb eke. The same error—known linguistically as “rebracketing” or “junctural metanalysis”—is responsible for nadders, numpires, and naprons all losing their initial Ns in the Middle English period.
5. AMMUNITION
Ammunition derives from a faulty division of the French la munition, which was incorrectly misheard as l'amonition by French soldiers in the Middle Ages, and it was this mistaken form that was borrowed into English in the 1600s.
6. SCANDINAVIA
Scandinavia was originally called Scadinavia, without the first N, and is thought to take its name from an island, perhaps now part of the Swedish mainland, called Scadia. According to the Oxford English Dictionary, the extra N was added in error by the Roman scholar Pliny the Elder, and has remained in place ever since.
7. SYLLABUS
If all had gone to plan in the history of the word syllabus, those two Ls should really be Ts: syllabus was coined as a Latin misreading of an Ancient Greek word, sittybos, meaning “a table of contents.”
8. SNEEZE
Oddly, sneeze was spelled with an F not an S, fneze, in Middle English, which gives weight to the theory that it was probably originally coined onomatopoeically. At least one explanation of why the letter changed suggests that this F inadvertently became an S sometime in the 15th century due to continual misreadings of the long lowercase f as the old-fashioned long S character, ſ.
9. PTARMIGAN
The ptarmigan is a bird of the grouse family, found in mountainous and high-latitude environments. Its bizarre name with its initial silent P is something of a mystery, as the original Scots word from which it derives, tarmachan, shows no evidence of it and there’s little reason why one should ever have to have been added to it—except, of course, if it were a mistake. The P spelling first emerged in the late 1600s, and is thought to have been a mistaken or misguided attempt to ally the name to the Greek word for a wing, pteron, and eventually this unusual P spelling replaced the original one.
10. SHERRY
Sherry takes its name from the southern Spanish port of Xeres (now Jerez de la Frontera in Cádiz) and was originally known as vino de Xeres, or “wine of Xeres.” This name then morphed into sherris when sherry first began to be talked about in English in the early 17th century, but because of that final S, it didn’t take long for that to be misinterpreted as a plural. Ultimately, a mistaken singular form, sherry, emerged entirely by mistake in the early 1600s.
11. PEA
Another word that developed from a plural-that-actually-wasn’t is pea. One pea was known as a pease in Middle English, but because of that final “s” sound, pease was quickly misinterpreted as a plural, giving rise to a misguided singular form, pea, in the 17th century. The actual plural of pease in Middle English, incidentally, was pesen.
(с)
Meaning “to hasten” or “to complete something promptly,” the verb expediate is thought to have been invented by accident in the early 1600s when the adjective form of expedite, meaning “ready for action” or “alert,” was misspelled in an essay by the English politician Sir Edwin Sandys (it was later corrected).
2. CULPRIT
There are several different accounts of the origin of culprit, but all of them seem to agree that the word was born out of a mistake. Back when French was still the language of the law in England in the Middle Ages (a hangover from the days of the Norman Conquest), the phrase Culpable, prest d’averrer nostre bille—literally “guilty, ready to prove our case”—was apparently the stock reply given by the Clerk of the Crown whenever a defendant gave a plea of not guilty. In the court records, this fairly long-winded phrase was often abbreviated just to cul. prit., and, as the Oxford English Dictionary explains, “by a fortuitous or ignorant running together of the two,” the word culprit was born.
3. DESPATCH
Despatch is a chiefly British English variant of dispatch, often used only in formal contexts like the name of the political despatch box in the House of Commons. The E spelling apparently began as a phonetic variation of the original I spelling, but after Samuel Johnson included it in his Dictionary of the English Language in 1755, its use was legitimized and thrived in the 19th century. Because Johnson himself preferred the I spelling in his own writings, however, it's supposed that he included the E spelling by mistake and inadvertently popularized the error.
4. NICKNAME
Nicknames were originally called eke names, with the verb eke used here in the sense of “to make longer” or “to provide an addition.” Sometime in the 13th century, however, “an eke-name” was mistakenly interpreted as “a neke-name,” and the N permanently jumped across from the indefinite article an to the verb eke. The same error—known linguistically as “rebracketing” or “junctural metanalysis”—is responsible for nadders, numpires, and naprons all losing their initial Ns in the Middle English period.
5. AMMUNITION
Ammunition derives from a faulty division of the French la munition, which was incorrectly misheard as l'amonition by French soldiers in the Middle Ages, and it was this mistaken form that was borrowed into English in the 1600s.
6. SCANDINAVIA
Scandinavia was originally called Scadinavia, without the first N, and is thought to take its name from an island, perhaps now part of the Swedish mainland, called Scadia. According to the Oxford English Dictionary, the extra N was added in error by the Roman scholar Pliny the Elder, and has remained in place ever since.
7. SYLLABUS
If all had gone to plan in the history of the word syllabus, those two Ls should really be Ts: syllabus was coined as a Latin misreading of an Ancient Greek word, sittybos, meaning “a table of contents.”
8. SNEEZE
Oddly, sneeze was spelled with an F not an S, fneze, in Middle English, which gives weight to the theory that it was probably originally coined onomatopoeically. At least one explanation of why the letter changed suggests that this F inadvertently became an S sometime in the 15th century due to continual misreadings of the long lowercase f as the old-fashioned long S character, ſ.
9. PTARMIGAN
The ptarmigan is a bird of the grouse family, found in mountainous and high-latitude environments. Its bizarre name with its initial silent P is something of a mystery, as the original Scots word from which it derives, tarmachan, shows no evidence of it and there’s little reason why one should ever have to have been added to it—except, of course, if it were a mistake. The P spelling first emerged in the late 1600s, and is thought to have been a mistaken or misguided attempt to ally the name to the Greek word for a wing, pteron, and eventually this unusual P spelling replaced the original one.
10. SHERRY
Sherry takes its name from the southern Spanish port of Xeres (now Jerez de la Frontera in Cádiz) and was originally known as vino de Xeres, or “wine of Xeres.” This name then morphed into sherris when sherry first began to be talked about in English in the early 17th century, but because of that final S, it didn’t take long for that to be misinterpreted as a plural. Ultimately, a mistaken singular form, sherry, emerged entirely by mistake in the early 1600s.
11. PEA
Another word that developed from a plural-that-actually-wasn’t is pea. One pea was known as a pease in Middle English, but because of that final “s” sound, pease was quickly misinterpreted as a plural, giving rise to a misguided singular form, pea, in the 17th century. The actual plural of pease in Middle English, incidentally, was pesen.
(с)
пятница, 04 марта 2016
Лилии не прядут
Пишу в порядке просмотра.
Уже и не помню, как я нашла это отлично снятое независимое кино Джеффа Николса, о котором ничего не слышала, в прокате он тоже не шёл. Вероятно, просматривая фильмографию МакКонахи, заинтересовалась. Начало напоминает роман Марка Твена, только действие происходит в наши дни: двое подростков (совсем как Том и Гек) берут рано утром тайком лодку отца одного из них и отправляются исследовать заводи Миссисипи неподалеку от реки, на которой живет в плавучем доме один из мальчишек, Эллис. Высадившись на острове, они находят на дереве лодку, которую забросило туда наводнением, а позднее обнаруживают человека, который называется Мадом ("Грязью"). Он скрывается там от властей и охотников за головами. Мад соблазняет их обещанием отдать лодку, если они помогут ему с её починкой и едой, а также свяжутся с его девушкой Джунипер, которая должна на днях приехать в город. Прямолинейность и пылкость рассказа Мада пленяет Эллиса, который недавно влюбился в девочку из школы, он сочувствует и соглашается помочь, но его более рассудительный друг Некбоун ("Шейный позвонок") не склонен доверять Маду, особенно после того, как они узнают, что Маду вменяют убийство человека, а его приемный отец критически отзывается о "настоящей любви" к Джунипер, бойфренда-бандита которой Мад прикончил. Мальчики сами не замечают, как начинают рисковать своими жизнями, а Эллис всё больше сомневается в прежних идеалах по мере нарастания разочарования в личности Джунипер и приближения грядущего развода родителей (мать больше не желает мириться с уединенным образом жизни на реке, а поскольку плавучий дом принадлежал ее родителям еще до брака и будет продан, отцу Эллиса предстоит попрощаться с любимым жилищем и занятием, а ему самому — с рекой).
В фильме хорошо абсолютно всё, начиная от игры актеров (преломление психологии подростков через отношения, связи, разговоры со взрослыми людьми, дающими кардинально другие оценки происходящему) и заканчивая красочными видами Арканзаса, сочными зарисовками американской провинции. Ну и никуда не денешься от "марктвеновского" духа приключений, когда хочется взять хорошую лодку, нагрузить её припасами, захватить карту с компасом и поплыть по речным просторам, пока не достигнешь моря...
Наиболее долгожданное мною аниме прошлого года наряду со "Сказанием о принцессе Кагуе" оправдало все надежды.
Девочка с нехарактерным для японцев именем Анна, рано оставшаяся сиротой, фактически подросток, живет с приемными родителями, которые ее любят и неплохо обращаются. Однако ей не дает покоя старая потеря и она чувствует себя несправедливо обиженной миром, копит обиды, сторонится окружающих и замыкается в себе. "Помогает" ей в этом и заболевание астмой. Однажды она слышит, как мать по телефону беседует с социальной службой, и узнает, что за опеку ее новые родители получают деньги. После срыва ее отправляют в деревню к родственникам поправить здоровье. Там она знакомится с белокурой девочкой из богатой семьи, Марни, которая проводит время в особняке неподалеку. Постепенно у Анны растет к ней сильнейшая привязанность, если не сказать — любовь. Марни — лучезарный и светлый ребенок, но из ее рассказов о своей жизни Анна понимает, что далеко не всё так безоблачно. У неё возникает желание помочь Марни, защитить её. Но деревенские жители отрицают само существование Марни, так кто же она — призрак, воображаемый друг или кто-то ещё? В истории Марни Анна пытается прояснить и свои внутренние неурядицы, найти новый путь в жизни.
Финал ценен тем, что превращает эту историю без лишнего морализаторства в урок, в притчу, в предложение решения проблемы: мир даст тебе то, что ты сам захочешь в нём увидеть. Иногда самые серьезные проблемы подростков большей частью надуманные, их нужно просто перерасти; и — да, надо научиться отпускать навсегда оставшееся в прошлом, иначе рискуешь всю жизнь потерять в пустом сожалении о своей доле и о том, что могло бы быть, лишая себя любви и поддержки тех, кто может ее дать здесь и сейчас.
+ неплохая рецензия на Кинопоиске
Внезапно самое "прустовское" кино из всех, мною посмотренных, опережающее по близости к настроению "В поисках утраченного времени" даже "В прошлом году в Мариенбаде". Монолог главного героя, писателя, в конце фильма, обращенный к его жене, который был им написан в раннюю пору расцвета их любви под впечатлением от лицезрения ее спящей, является чуть ли не переписанной квинтэссенцией "Пленницы". Но в первую очередь это кино о лабиринтах памяти, блуждающей в поисках чего-то важного, но уже утерянного, пока мимо течет будничная жизнь, сменяются знакомые места на незнакомые, тишина родного дома - на шумиху вечеринки. А день сменяет ночь из-за необходимости перерождения, пусть даже дождь не принесет желанного обновления, а рассвет обнажит истину, но не даст облегчения; ночь нужна и душам страждущих героев, ведь когда то, что казалось вечным, мертво, ее нельзя не нести в себе. Антониони, разумеется, показывает всё это в разы чувственнее Бергмана в раскрытии темы человеческого одиночества в личных чувствах. Ни от Мастроянни, ни от Жанны Моро, ни от Моники Витти не отвести глаз. Как и в "Сладкой жизни", здесь вторым планом идет развенчивание элиты общества, интеллигентов, которые не выполняют долга перед действительностью чувствовать острее, жить полнокровно, наконец, творить. Подмены чего-то настоящего несут пустоту и скатывание в ничтожность, тем более яркую из-за неминуемого осознания происходящего. Несут фатализм, примирение и — да, надежду. Что что-то еще будет...
"Молодой англичанин Джон Уитэкер страстно влюбляется в сексуальную американку Лариту. Бурный роман, горячие простыни, скорый брак и нежный медовый месяц с романтическими коктейлями на побережье… Но, выходя замуж, Ларита даже в страшном сне не могла себе представить, какое будущее ее ждет. Оказавшись в классическом чопорном английском доме, избалованной красотке приходится выдержать смертельную схватку… со свекровью, которая ну никак не может мириться с легким поведением своей невестки."
От такой аннотации ждешь совершенно чего-то однозначно комедийного и простого к просмотру, к своему сюрпризу я обнаружила, что милая комедия на излете середины превратилась минуя фарс в острую социальную драму без единого положительного персонажа. Впрочем, резко отрицательных здесь тоже не найти — действуют персонажи с человеческими слабостями и страстями. Пьеса-первоисточник Ноэля Хауэрда должна быть поистине хороша, недаром ею интересовался Хичкок, еще в 1928 году поставив первую экранизацию. Отлично передан дух времени, противостояние "ревущей" Америки и чопорной Англии, доживающей последние колониальные годы своего владычества, в пределах одной семьи. Молодежь тянется к свободе, за которой иногда обнаруживается распущенность, молодая, но уже зрелая женщина постепенно разочаровывается в чистом и неиспорченном, но не знающем жизнь новом муже, где-то на фоне страдает замкнувшийся в себе фронтовик Первой Мировой, опекаемый женой, у которой не осталось иллюзий по поводу его поддержки и опоры в хозяйстве и воспитании детей. Каждым движут, несомненно, только лучшие побуждения, Ларита безоглядно цепляется за шанс нового счастья, пока еще можно закрывать глаза на правду неизбежного и отчасти предсказуемого финала. Джессика Бил и Кристин Скотт Томас - отличное попадание в свои роли и сыгравшийся дуэт-украшение этой картины.
Великолепный красочный датский фильм, снятый по мотивам повести Карен Бликсен — самый любимый из посмотренных мною в прошлом году наряду с "Ночью". То ли из-за цензуры, то ли еще почему, но в русской его озвучке смещены акценты и искажена сама подача диалогов, особенно за завершающим пиршеством, в результате чего может создаться неверное впечатление, что картина несет какой-то обличительный смысл религии или, того хуже, противостояние католицизма с его "попустительством" радостей жизни и протестантизма с пуританской сдержанностью и ограниченностью. Бабетта вовсе не ставит целью званого ужина "показать, насколько уныло и безрадостно существование протестантской общины". Достаточно послушать ее собственные объяснения сестрам, почему она это сделала (субтитры, английская звуковая дорожка). Точно так же почетный гость прославляет гостеприимство в сцене всеобщего примирения и дает высокую оценку радостям простой жизни на благо другим, ничуть не переживая о собственном выборе, сделанном когда-то, потому что ценен и важен только данный момент озарения. Сюжет очень прост и не терпит домысливаний, все смыслы уже вложены в уста персонажей, доходят через действо легко и открыто. Делай то, в чем ты одарен талантом, и дари это людям — вот такая вот нехитрая истина, исполненная с великой любовью.
Мад
Уже и не помню, как я нашла это отлично снятое независимое кино Джеффа Николса, о котором ничего не слышала, в прокате он тоже не шёл. Вероятно, просматривая фильмографию МакКонахи, заинтересовалась. Начало напоминает роман Марка Твена, только действие происходит в наши дни: двое подростков (совсем как Том и Гек) берут рано утром тайком лодку отца одного из них и отправляются исследовать заводи Миссисипи неподалеку от реки, на которой живет в плавучем доме один из мальчишек, Эллис. Высадившись на острове, они находят на дереве лодку, которую забросило туда наводнением, а позднее обнаруживают человека, который называется Мадом ("Грязью"). Он скрывается там от властей и охотников за головами. Мад соблазняет их обещанием отдать лодку, если они помогут ему с её починкой и едой, а также свяжутся с его девушкой Джунипер, которая должна на днях приехать в город. Прямолинейность и пылкость рассказа Мада пленяет Эллиса, который недавно влюбился в девочку из школы, он сочувствует и соглашается помочь, но его более рассудительный друг Некбоун ("Шейный позвонок") не склонен доверять Маду, особенно после того, как они узнают, что Маду вменяют убийство человека, а его приемный отец критически отзывается о "настоящей любви" к Джунипер, бойфренда-бандита которой Мад прикончил. Мальчики сами не замечают, как начинают рисковать своими жизнями, а Эллис всё больше сомневается в прежних идеалах по мере нарастания разочарования в личности Джунипер и приближения грядущего развода родителей (мать больше не желает мириться с уединенным образом жизни на реке, а поскольку плавучий дом принадлежал ее родителям еще до брака и будет продан, отцу Эллиса предстоит попрощаться с любимым жилищем и занятием, а ему самому — с рекой).
В фильме хорошо абсолютно всё, начиная от игры актеров (преломление психологии подростков через отношения, связи, разговоры со взрослыми людьми, дающими кардинально другие оценки происходящему) и заканчивая красочными видами Арканзаса, сочными зарисовками американской провинции. Ну и никуда не денешься от "марктвеновского" духа приключений, когда хочется взять хорошую лодку, нагрузить её припасами, захватить карту с компасом и поплыть по речным просторам, пока не достигнешь моря...
Вспоминая Марни
Наиболее долгожданное мною аниме прошлого года наряду со "Сказанием о принцессе Кагуе" оправдало все надежды.
Девочка с нехарактерным для японцев именем Анна, рано оставшаяся сиротой, фактически подросток, живет с приемными родителями, которые ее любят и неплохо обращаются. Однако ей не дает покоя старая потеря и она чувствует себя несправедливо обиженной миром, копит обиды, сторонится окружающих и замыкается в себе. "Помогает" ей в этом и заболевание астмой. Однажды она слышит, как мать по телефону беседует с социальной службой, и узнает, что за опеку ее новые родители получают деньги. После срыва ее отправляют в деревню к родственникам поправить здоровье. Там она знакомится с белокурой девочкой из богатой семьи, Марни, которая проводит время в особняке неподалеку. Постепенно у Анны растет к ней сильнейшая привязанность, если не сказать — любовь. Марни — лучезарный и светлый ребенок, но из ее рассказов о своей жизни Анна понимает, что далеко не всё так безоблачно. У неё возникает желание помочь Марни, защитить её. Но деревенские жители отрицают само существование Марни, так кто же она — призрак, воображаемый друг или кто-то ещё? В истории Марни Анна пытается прояснить и свои внутренние неурядицы, найти новый путь в жизни.
Финал ценен тем, что превращает эту историю без лишнего морализаторства в урок, в притчу, в предложение решения проблемы: мир даст тебе то, что ты сам захочешь в нём увидеть. Иногда самые серьезные проблемы подростков большей частью надуманные, их нужно просто перерасти; и — да, надо научиться отпускать навсегда оставшееся в прошлом, иначе рискуешь всю жизнь потерять в пустом сожалении о своей доле и о том, что могло бы быть, лишая себя любви и поддержки тех, кто может ее дать здесь и сейчас.
+ неплохая рецензия на Кинопоиске
Ночь
Внезапно самое "прустовское" кино из всех, мною посмотренных, опережающее по близости к настроению "В поисках утраченного времени" даже "В прошлом году в Мариенбаде". Монолог главного героя, писателя, в конце фильма, обращенный к его жене, который был им написан в раннюю пору расцвета их любви под впечатлением от лицезрения ее спящей, является чуть ли не переписанной квинтэссенцией "Пленницы". Но в первую очередь это кино о лабиринтах памяти, блуждающей в поисках чего-то важного, но уже утерянного, пока мимо течет будничная жизнь, сменяются знакомые места на незнакомые, тишина родного дома - на шумиху вечеринки. А день сменяет ночь из-за необходимости перерождения, пусть даже дождь не принесет желанного обновления, а рассвет обнажит истину, но не даст облегчения; ночь нужна и душам страждущих героев, ведь когда то, что казалось вечным, мертво, ее нельзя не нести в себе. Антониони, разумеется, показывает всё это в разы чувственнее Бергмана в раскрытии темы человеческого одиночества в личных чувствах. Ни от Мастроянни, ни от Жанны Моро, ни от Моники Витти не отвести глаз. Как и в "Сладкой жизни", здесь вторым планом идет развенчивание элиты общества, интеллигентов, которые не выполняют долга перед действительностью чувствовать острее, жить полнокровно, наконец, творить. Подмены чего-то настоящего несут пустоту и скатывание в ничтожность, тем более яркую из-за неминуемого осознания происходящего. Несут фатализм, примирение и — да, надежду. Что что-то еще будет...
Лёгкое поведение
"Молодой англичанин Джон Уитэкер страстно влюбляется в сексуальную американку Лариту. Бурный роман, горячие простыни, скорый брак и нежный медовый месяц с романтическими коктейлями на побережье… Но, выходя замуж, Ларита даже в страшном сне не могла себе представить, какое будущее ее ждет. Оказавшись в классическом чопорном английском доме, избалованной красотке приходится выдержать смертельную схватку… со свекровью, которая ну никак не может мириться с легким поведением своей невестки."
От такой аннотации ждешь совершенно чего-то однозначно комедийного и простого к просмотру, к своему сюрпризу я обнаружила, что милая комедия на излете середины превратилась минуя фарс в острую социальную драму без единого положительного персонажа. Впрочем, резко отрицательных здесь тоже не найти — действуют персонажи с человеческими слабостями и страстями. Пьеса-первоисточник Ноэля Хауэрда должна быть поистине хороша, недаром ею интересовался Хичкок, еще в 1928 году поставив первую экранизацию. Отлично передан дух времени, противостояние "ревущей" Америки и чопорной Англии, доживающей последние колониальные годы своего владычества, в пределах одной семьи. Молодежь тянется к свободе, за которой иногда обнаруживается распущенность, молодая, но уже зрелая женщина постепенно разочаровывается в чистом и неиспорченном, но не знающем жизнь новом муже, где-то на фоне страдает замкнувшийся в себе фронтовик Первой Мировой, опекаемый женой, у которой не осталось иллюзий по поводу его поддержки и опоры в хозяйстве и воспитании детей. Каждым движут, несомненно, только лучшие побуждения, Ларита безоглядно цепляется за шанс нового счастья, пока еще можно закрывать глаза на правду неизбежного и отчасти предсказуемого финала. Джессика Бил и Кристин Скотт Томас - отличное попадание в свои роли и сыгравшийся дуэт-украшение этой картины.
Пир Бабетты
Великолепный красочный датский фильм, снятый по мотивам повести Карен Бликсен — самый любимый из посмотренных мною в прошлом году наряду с "Ночью". То ли из-за цензуры, то ли еще почему, но в русской его озвучке смещены акценты и искажена сама подача диалогов, особенно за завершающим пиршеством, в результате чего может создаться неверное впечатление, что картина несет какой-то обличительный смысл религии или, того хуже, противостояние католицизма с его "попустительством" радостей жизни и протестантизма с пуританской сдержанностью и ограниченностью. Бабетта вовсе не ставит целью званого ужина "показать, насколько уныло и безрадостно существование протестантской общины". Достаточно послушать ее собственные объяснения сестрам, почему она это сделала (субтитры, английская звуковая дорожка). Точно так же почетный гость прославляет гостеприимство в сцене всеобщего примирения и дает высокую оценку радостям простой жизни на благо другим, ничуть не переживая о собственном выборе, сделанном когда-то, потому что ценен и важен только данный момент озарения. Сюжет очень прост и не терпит домысливаний, все смыслы уже вложены в уста персонажей, доходят через действо легко и открыто. Делай то, в чем ты одарен талантом, и дари это людям — вот такая вот нехитрая истина, исполненная с великой любовью.
пятница, 26 февраля 2016
Лилии не прядут
Пишу в порядке просмотра.
Замечательный фильм, снятый французами в канадском заповеднике, о жизни животных. В центре внимания — семья бобров, где есть мама и двое детей. Белый Хохолок, старший сын бобрихи, любознательный малыш, постоянно ввязывается в какие-то приключения, пока однажды его не уносит очень далеко от дома вниз по течению. Теперь он должен вернуться к семье как можно быстрее, ведь не только его, но и маленькую сестру подстерегает опасность.
Фильм снят в жанре сказки, где животные приходят друг к другу на помощь и взаимовыручку. Показывается множество сценок из жизни заповедника — здесь можно также кратко понаблюдать за енотом, семьей медведей, рысью, дикобразом, волками... И, конечно, очень многое дает озвучка неподражаемого Николая Дроздова. Когда добрый дедушка переживательно-наивным, но вкрадчивым голосом с неподражаемыми интонациями рассуждает о сне малыша в незнакомом лесу: "Что же ему снится? ЧУДОВИЩНЫЕ кошмары?.." или об охотнице-выдре: "Она хочет полакомиться БЕЗЗАЩИТНОЙ сестричкой" — это вносит неожиданное веселье в просмотр очень милой картины. Отдельно можно отметить работу дрессировщиков, которые натаскивали животных "для ролей", приманивая диких и тренируя более-менее ручных.
В свое время я посчитала фильм обязательным к просмотру всем парам в возрасте от 18 до 35-40. Фильм — чуть ли не самая злободневная картинка, посвященная пресытившимся мужьям и слишком услужливым женам. Вот только в данном случае умная, образованная жена поняла, что с помощью обожаемого мужа низвела себя до положения неинтересной домохозяйки, потеряв его любовь и уважение; в голове "перемкнуло", и она решила, что все средства хороши, чтобы отомстить, а позднее осознала, что для нее важнее сохранить личное счастье (а мужа она по-своему, но любит). В результате — отличный триллер, и здесь — огромная заслуга режиссёра. Мне кажется, книга должна быть более примитивной, а здесь получилась Выдающаяся история о современных отношениях, о браке, об утрачиваемых ценностях и иллюзиях. Также безжалостно показана роль СМИ, вмешивающихся в дельце, пахнущее скандалом, раздувающих и искажающих факты. Поучительно и незабываемо. Браво.
Достаточно нуарный голливудский фильм 1942 года, в котором неожиданным для меня оказался сюжет: в автокатастрофе погибает достаточно видная фигура, один из фетишей американской нации, "путеводная звезда свободы"; журналисты жаждут новостей, но вдова, отгородившаяся от мира в роскошном особняке, не спешит с ними общаться. Самый ловкий пробирается в поместье и обнаруживает, что в произошедшем есть нечто странное и непростое. Он начинает своё расследование. В результате всё переворачивается с ног на голову и тонет в грозовых раскатах. Хэппи-энда тоже нет.
В картине делается попытка осветить привлекательность честолюбивых идей национал-социализма для американских граждан — и предостеречь их. Спенсер Трейси своего героя-разоблачителя напускной благопристойности отыграл на отлично. Роль Кэтрин Хепберн, к сожалению, совсем не удалась. Зря она настояла, чтобы ее взяли в состав этого фильма.
Очень приятное знакомство с Жаном Бекером в экранизации романа Жоржа Монфоре, к сценарию и адаптации которого приложил руку Себастьян Жапризо ("Бег зайца через поля", "Убийственное лето"). История двух друзей, живущих "по старинке" на болоте, один из которых — веселый, но малость непутёвый толстяк-семьянин Риттон, а второй — добрый, хоть сдержанный и обособленный, волей случая оказавшийся в этих местах, но привязавшийся к Риттону бывший солдат Гаррис. Их простая жизнь, переплетающаяся с судьбами жителей провинциального городка, на фоне почти не тронутых человеком образов девстенной природы — как глоток свежего воздуха, дополнительно облагороженный в доверительных воспоминаниях рассказчика от первого лица, дочери Риттона, которая тогда была совсем маленькой. Фильм удивительно светлый, тёплый и только о положительных качествах, которые есть в людях, показывает их с невероятной любовью. Французское обаяние деревенской жизни тоже на месте. =)
Второй фильм Жана Бекера, который я посмотрела под впечатлением от "Детей болота". Такой же поэтичный, проникнутый любовью к людям. Из простых, но западающих в память надолго, тогда как о поразивших иных сюжетах через пару лет и не вспомнишь. Горожанин, художник, рисующий свои картины в стиле современной живописи, когда "ничего не понятно", приезжает в старый дом своих родителей, где по найму садовником устраивается работать его друг детства. И выясняется, что у этих двух людей несмотря на разное социальное положение — искренняя, естественная привязанность, совершенная безыскусность отношений, словно они были знакомы всю жизнь. Чистосердечно садовник высказывает свои взгляды, помогая художнику получше разобраться в сложном для него периоде, дарят же они друг другу искреннюю поддержку и радость общения. В их теплоте купаешься, словно в лучах солнца, словно и тебе передается откровение обретения настоящего товарища.
Приключения Бобренка / Mèche Blanche, les aventures du petit castor (2008)
Замечательный фильм, снятый французами в канадском заповеднике, о жизни животных. В центре внимания — семья бобров, где есть мама и двое детей. Белый Хохолок, старший сын бобрихи, любознательный малыш, постоянно ввязывается в какие-то приключения, пока однажды его не уносит очень далеко от дома вниз по течению. Теперь он должен вернуться к семье как можно быстрее, ведь не только его, но и маленькую сестру подстерегает опасность.
Фильм снят в жанре сказки, где животные приходят друг к другу на помощь и взаимовыручку. Показывается множество сценок из жизни заповедника — здесь можно также кратко понаблюдать за енотом, семьей медведей, рысью, дикобразом, волками... И, конечно, очень многое дает озвучка неподражаемого Николая Дроздова. Когда добрый дедушка переживательно-наивным, но вкрадчивым голосом с неподражаемыми интонациями рассуждает о сне малыша в незнакомом лесу: "Что же ему снится? ЧУДОВИЩНЫЕ кошмары?.." или об охотнице-выдре: "Она хочет полакомиться БЕЗЗАЩИТНОЙ сестричкой" — это вносит неожиданное веселье в просмотр очень милой картины. Отдельно можно отметить работу дрессировщиков, которые натаскивали животных "для ролей", приманивая диких и тренируя более-менее ручных.
Исчезнувшая
В свое время я посчитала фильм обязательным к просмотру всем парам в возрасте от 18 до 35-40. Фильм — чуть ли не самая злободневная картинка, посвященная пресытившимся мужьям и слишком услужливым женам. Вот только в данном случае умная, образованная жена поняла, что с помощью обожаемого мужа низвела себя до положения неинтересной домохозяйки, потеряв его любовь и уважение; в голове "перемкнуло", и она решила, что все средства хороши, чтобы отомстить, а позднее осознала, что для нее важнее сохранить личное счастье (а мужа она по-своему, но любит). В результате — отличный триллер, и здесь — огромная заслуга режиссёра. Мне кажется, книга должна быть более примитивной, а здесь получилась Выдающаяся история о современных отношениях, о браке, об утрачиваемых ценностях и иллюзиях. Также безжалостно показана роль СМИ, вмешивающихся в дельце, пахнущее скандалом, раздувающих и искажающих факты. Поучительно и незабываемо. Браво.
Хранитель пламени
Достаточно нуарный голливудский фильм 1942 года, в котором неожиданным для меня оказался сюжет: в автокатастрофе погибает достаточно видная фигура, один из фетишей американской нации, "путеводная звезда свободы"; журналисты жаждут новостей, но вдова, отгородившаяся от мира в роскошном особняке, не спешит с ними общаться. Самый ловкий пробирается в поместье и обнаруживает, что в произошедшем есть нечто странное и непростое. Он начинает своё расследование. В результате всё переворачивается с ног на голову и тонет в грозовых раскатах. Хэппи-энда тоже нет.
В картине делается попытка осветить привлекательность честолюбивых идей национал-социализма для американских граждан — и предостеречь их. Спенсер Трейси своего героя-разоблачителя напускной благопристойности отыграл на отлично. Роль Кэтрин Хепберн, к сожалению, совсем не удалась. Зря она настояла, чтобы ее взяли в состав этого фильма.
Дети болота
Очень приятное знакомство с Жаном Бекером в экранизации романа Жоржа Монфоре, к сценарию и адаптации которого приложил руку Себастьян Жапризо ("Бег зайца через поля", "Убийственное лето"). История двух друзей, живущих "по старинке" на болоте, один из которых — веселый, но малость непутёвый толстяк-семьянин Риттон, а второй — добрый, хоть сдержанный и обособленный, волей случая оказавшийся в этих местах, но привязавшийся к Риттону бывший солдат Гаррис. Их простая жизнь, переплетающаяся с судьбами жителей провинциального городка, на фоне почти не тронутых человеком образов девстенной природы — как глоток свежего воздуха, дополнительно облагороженный в доверительных воспоминаниях рассказчика от первого лица, дочери Риттона, которая тогда была совсем маленькой. Фильм удивительно светлый, тёплый и только о положительных качествах, которые есть в людях, показывает их с невероятной любовью. Французское обаяние деревенской жизни тоже на месте. =)
Диалог с моим садовником
Второй фильм Жана Бекера, который я посмотрела под впечатлением от "Детей болота". Такой же поэтичный, проникнутый любовью к людям. Из простых, но западающих в память надолго, тогда как о поразивших иных сюжетах через пару лет и не вспомнишь. Горожанин, художник, рисующий свои картины в стиле современной живописи, когда "ничего не понятно", приезжает в старый дом своих родителей, где по найму садовником устраивается работать его друг детства. И выясняется, что у этих двух людей несмотря на разное социальное положение — искренняя, естественная привязанность, совершенная безыскусность отношений, словно они были знакомы всю жизнь. Чистосердечно садовник высказывает свои взгляды, помогая художнику получше разобраться в сложном для него периоде, дарят же они друг другу искреннюю поддержку и радость общения. В их теплоте купаешься, словно в лучах солнца, словно и тебе передается откровение обретения настоящего товарища.
пятница, 29 января 2016
Лилии не прядут
После Years of Rice and Salt ("Лет риса и соли") мною были прочитаны The Martians и просмотрена "Марсианская трилогия" этого же автора, утвердившие в мысли, что Ким Стэнли Робинсон — самый интересный современный писатель-фантаст лично для меня. Кто ещё может так захватывающе описать восхождение на самую высокую вершину Марса, что не оторваться от первой до последней страницы, в лучшем духе Джека Лондона? Или мастерски совместить психологическую и социологическую составляющие на окрашенном в политический цвет фоне зарождения новой нации в рассказах о первых колонистах Красной планеты, их выдающихся судьбах, которые можно отследить от испытаний в Антарктике, на стадии отбора?
В "Библио-глобус" завезли только "Galileo's Dream", когда я пришла туда за бумажным изданием какой-либо книги автора, так что приобрела я именно её, единственную, имеющуюся в наличии. Безусловно, как обособленный роман она так же отличается от Марсианского цикла, как и фантазия на тему альтернативной истории в "Годах риса и соли". На этот раз Робинсон совмещает полновесное биографическое исследование личности Галилео Галилея (от светских и духовных связей до семейного быта) и научно-фантастический пласт — главный герой с помощью "телетранспортера", замаскированного под телескоп, попадает в далекое будущее на частично терраформированные спутники Юпитера, где его призывают стать арбитром в непростом научном конфликте — исследовать ли океан Европы, где обнаружено присутствие разумного существа, или оставить в покое.
Вначале было читать занимательно — в первую очередь пленяет личность Галилея, его бунтарство, некая дикая неукротимость, характерная скорее для варвара, чем для пост-ренессансного итальянца. Холерический нрав ученого толкает его стараться сверх меры в обеспечении успеха и признания своих астрономических исследований. Данное усердие защитить будущее науки в конфликте с католической церковью в нарастающих неблагоприятных условиях приносит больше вреда, чем пользы, и подвергает Галилея перспективе повторить роль Джордано.
Внести свой вклад в тот или иной возможный исход (гореть ли учёному на костре или нет) стараются две противоборствующие силы в будущем. Направить на благоприятный путь героя пытается женщина Гера, "мнемосина", пытающаяся дать Галилею шанс переосмыслить своё прошлое, осознать психологические травмы, вычленить самое важное. Здесь особый упор Робинсоном делается на раскрытии взаимоотношений Галилео и его женщин, обладающих аналогичным непростым и вспыльчивым нравом — матери, сожительницы, дочерей. Принести Галилея в жертву стремится человек из еще более отдаленного будущего Ганимед, который верит, что это кардинально изменит ход истории и даст необходимый толчок науке оторваться пораньше от религии, чем якобы минимизирует жертвы грядущих мировых войн.
Даты открытий, написания трудов, визитов в Рим, исторические персоналии и т.п. изложены автором крайне точно, новизна знакомства с харизматичным главным героем тоже пленяет. Но примерно к середине книги перемежевание глав "действительности" и "сна" прискучивает, особенно провисает пласт будущего, где ни Галилей, ни читатель не могут разобраться, чего же хотят юпитерианцы, а когда талант писателя в очередной раз падает перед любовью Робинсона к методичному перечислению "по учебнику" (в данном случае Галилею проводится длинный экскурс в научные открытия человечества за 3000 в том числе грядущих лет), темп чтения книги и вовсе замедляется. И только с кульминацией, с развязкой снова невозможно оторваться — пожалуй, сцена "контакта" лучшая, идет на одном дыхании, за ней же следует и приятное нравоучение с авторской точки зрения читать дальше спойлер.
Книга отлично, очень близко знакомит с жизнью Галилея и его окружением, открывая ученого при всех его человеческих недостатках с безусловно импонирующей стороны, а также обращает внимание на значимость его личного подвига не отступающего перед трудностями исследователя как пример для современников.
7,5/10.
пятница, 04 сентября 2015
Лилии не прядут
1. Buddhist monks and nuns
The robes worn by Buddhist monks are said to date back to the Buddha’s time. There are commonly three components to the robe: an inner garment or waistcloth, an upper robe, and an outer robe. Buddhist nuns typically wear a vest and a bathing cloth. In the Buddha’s time, monastic robes were patched together with scraps of cloth to reflect the simple life monks had vowed to live. According to some Buddhist clergy, the robes create a “uniformity of intention” visible at first glance. Though the colors of these robes vary by region, the earlier garments worn by Buddhist monks were likely a yellow-orange color from being dyed using vegetable matter and spices like turmeric or saffron.
2. Catholic priests
According to the Directory for the Ministry and Life of Priests, prepared by the Congregation for the Clergy and approved by Pope John Paul II in 1994, clergy must dress in a way that distinguishes them from the laity. “It is particularly important that the community be able to recognize the priest, man of God and dispenser of his mysteries, by his attire,” the document states. Catholic priests have traditionally worn a cassock, or long robe, though modern clergy often wear simple black suits and a Roman collar outside of liturgical functions. Many priests also wear a clerical collar, a narrow, often white band that attaches to the clergy shirt. This can be worn with a tab-collar shirt (revealing just a small square of the collar at the front of the throat) or a neckband shirt (revealing the entire collar.) Though this style of dress is common for Catholic priests, it likely originated in the Protestant tradition, circa the mid-19th century.
3. Orthodox Jews
Orthodox Jewish women are encouraged to cover their hair and wear skirts below their knees as a sign of modesty. Orthodox men typically wear long black garments to indicate a “lack of concern for color and other dictates of fashion, and thus helps keep priorities straight,” according to Chabad guidelines. Orthodox men also wear a kippah, tallit, or shawl, and tzitzit, which are strings tied in a particular pattern that fall from the four corners of the tallit. Clothing styles vary somewhat from sect to sect. For instance, Haredi men typically grow long beards and wear wide-brim black hats. Some Orthodox men also wear payot, or sidecurls, in reference to a Torah passage that prohibits men from “rounding off the corners” of the head.
4. Jain monks and nuns
Jain monks and nuns are encouraged to live austere lives. Many show this by wearing plain, white robes. In the Digambara sect, however, monks reject all forms of worldy possessions, including clothes. Acharya Kundkund, a revered, 1st century Digambara monk, reportedly wrote that monks must do more than remain naked in dress. “Oh monk!” he wrote. “What is the purpose of remaining naked (or clad) if you indulge in malicious behaviour, laughter, jealousy, delusion and untamed desires. Being full of blemish, you deserve disgrace.”
5. Sikhs (traditional)
Sikh spiritual clothing, or bana, includes a turban, modest attire and the five articles of faith. The turban, or dastar, acts as a symbol of piety and dedication, according to the Sikh Coalition. Sikhs often wear their hair unshorn as the founders of the Sikh faith did and in keeping with religious requirements. The five articles of faith include: the kachhera, or loose undergarment; the kanga, or wooden comb; a kara, or iron bangle; kes, or unshorn hair; and a kirpan, or ceremonial sword. Guru Gobind Singh introduced the five articles in 1699 as a way of identifying members of the faith and binding them together.
6. Mormon missionaries
Full-time Mormon missionaries, called elders and sisters, are required to wear modest clothing and plain hairstyles. Women must wear either blouses with skirts, or dresses that cover to the knee. Men must wear business suits. Sweatshirts, backpacks, tattoos and body piercings, other than ears, are not allowed. The clothing guidelines are meant to ensure that missionaries look “professional” and “attractive,” according to the website of the Church of Jesus Christ of Latter-Day Saints. The church recently announced that elders in countries with hot climates were no longer required to wear suit coats while proselytizing.
(c)
The robes worn by Buddhist monks are said to date back to the Buddha’s time. There are commonly three components to the robe: an inner garment or waistcloth, an upper robe, and an outer robe. Buddhist nuns typically wear a vest and a bathing cloth. In the Buddha’s time, monastic robes were patched together with scraps of cloth to reflect the simple life monks had vowed to live. According to some Buddhist clergy, the robes create a “uniformity of intention” visible at first glance. Though the colors of these robes vary by region, the earlier garments worn by Buddhist monks were likely a yellow-orange color from being dyed using vegetable matter and spices like turmeric or saffron.
2. Catholic priests
According to the Directory for the Ministry and Life of Priests, prepared by the Congregation for the Clergy and approved by Pope John Paul II in 1994, clergy must dress in a way that distinguishes them from the laity. “It is particularly important that the community be able to recognize the priest, man of God and dispenser of his mysteries, by his attire,” the document states. Catholic priests have traditionally worn a cassock, or long robe, though modern clergy often wear simple black suits and a Roman collar outside of liturgical functions. Many priests also wear a clerical collar, a narrow, often white band that attaches to the clergy shirt. This can be worn with a tab-collar shirt (revealing just a small square of the collar at the front of the throat) or a neckband shirt (revealing the entire collar.) Though this style of dress is common for Catholic priests, it likely originated in the Protestant tradition, circa the mid-19th century.
3. Orthodox Jews
Orthodox Jewish women are encouraged to cover their hair and wear skirts below their knees as a sign of modesty. Orthodox men typically wear long black garments to indicate a “lack of concern for color and other dictates of fashion, and thus helps keep priorities straight,” according to Chabad guidelines. Orthodox men also wear a kippah, tallit, or shawl, and tzitzit, which are strings tied in a particular pattern that fall from the four corners of the tallit. Clothing styles vary somewhat from sect to sect. For instance, Haredi men typically grow long beards and wear wide-brim black hats. Some Orthodox men also wear payot, or sidecurls, in reference to a Torah passage that prohibits men from “rounding off the corners” of the head.
4. Jain monks and nuns
Jain monks and nuns are encouraged to live austere lives. Many show this by wearing plain, white robes. In the Digambara sect, however, monks reject all forms of worldy possessions, including clothes. Acharya Kundkund, a revered, 1st century Digambara monk, reportedly wrote that monks must do more than remain naked in dress. “Oh monk!” he wrote. “What is the purpose of remaining naked (or clad) if you indulge in malicious behaviour, laughter, jealousy, delusion and untamed desires. Being full of blemish, you deserve disgrace.”
5. Sikhs (traditional)
Sikh spiritual clothing, or bana, includes a turban, modest attire and the five articles of faith. The turban, or dastar, acts as a symbol of piety and dedication, according to the Sikh Coalition. Sikhs often wear their hair unshorn as the founders of the Sikh faith did and in keeping with religious requirements. The five articles of faith include: the kachhera, or loose undergarment; the kanga, or wooden comb; a kara, or iron bangle; kes, or unshorn hair; and a kirpan, or ceremonial sword. Guru Gobind Singh introduced the five articles in 1699 as a way of identifying members of the faith and binding them together.
6. Mormon missionaries
Full-time Mormon missionaries, called elders and sisters, are required to wear modest clothing and plain hairstyles. Women must wear either blouses with skirts, or dresses that cover to the knee. Men must wear business suits. Sweatshirts, backpacks, tattoos and body piercings, other than ears, are not allowed. The clothing guidelines are meant to ensure that missionaries look “professional” and “attractive,” according to the website of the Church of Jesus Christ of Latter-Day Saints. The church recently announced that elders in countries with hot climates were no longer required to wear suit coats while proselytizing.
(c)
четверг, 23 июля 2015
Лилии не прядут
Мартин Андерсен-Нексё (настоящая фамилия Андерсен, псевдоним Нексё) (1869—1954)
Датский писатель и общественный деятель, один из основателей Коммунистической партии Дании, Мартин Андерсен-Нексё (настоящая фамилия Андерсен, псевдоним Нексё — название города на острове Борнхольм, где жил в детстве Мартин Андерсен) (1869—1954), известен во всем мире как основоположник национальной пролетарской литературы.
Трудная жизнь Нексё — он с 10 лет работал пастухом, батраком, подмастерьем у сапожника, каменщиком, народным учителем, перепробовал множество других профессий — дала ему богатейший материал для творчества.
Писатель, создавший цикл повестей «Воспоминания», два монументальных реалистических произведения о датских трудящихся — «Pelle Erobreren» — «Пелле-завоеватель» (1906—1910) и «Дитте — дитя человеческое», исторический роман «Мортен Красный» (эти три вещи в идейном отношении составляют эпическую трилогию), а также целый ряд других поэтических, прозаических и публицистических сочинений, более всего прославился своим «Пелле-завоевателем» — «энциклопедией жизни Дании начала прошлого века».
«Пелле-завоеватель» (1906—1910)
Вторая половина XIX — начало XX вв. в Скандинавии — время краха патриархального уклада и проведения жестких социальных преобразований, нашедших свое отражение в национальных литературах.
Ярче других жанров это отобразилось в романах, об авторах которых М. Горький сказал, что «скандинавы интереснее и серьезнее всех в наши дни». В тот период многие писатели Швеции, Норвегии, Дании впервые обратились к пролетарской тематике; особое место среди них занял Нексё.
Творчески освоив достижения Ибсена, Стриндберга, Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, М. Горького, Нексё многим своим сочинениям придал автобиографический характер, в т.ч. и своему четырехтомному роману «Пелле-завоеватель».
Выдвинув на передний план «внутреннюю биографию» героя, писатель в русле традиционного «романа воспитания» последовательно описал важнейшие этапы духовного созревания главного героя, представителя т.н. третьего сословия, олицетворявшего собой, по его мнению, наиболее здоровые силы общества. При этом Нексё внес и ряд существенных новаций: придал динамичность сюжету, ввел много второстепенных персонажей и, главное, сделал героя — «простого естественного человека» активным борцом за совершенство мира на фоне зарождения борьбы бедных датчан за свои права на человеческую жизнь.
Книга начинается с прибытия в Данию в 1877 г., как сказали бы сейчас, гастарбайтеров — из Швеции (нищей тогда страны, лишь недавно получившей независимость от той же Дании) на пароходе на остров Борнхольм привезли «дешевый шведский рабочий скот». Среди иммигрантов — восьмилетний Пелле и его отец, пожилой батрак вдовец Ляссе Карлсон.
Сбежав от шведской нищеты, они попали в нищету датскую — для человека тяжелого физического труда нищета везде одинакова. Ляссе устроился на самую низкооплачиваемую работу скотника в усадьбе Каменный двор, сын пошел в школу для бедняков. Но денег на жизнь не хватало, и Пелле вынужден был поступить учеником в сапожную мастерскую.
Мечтательный любознательный мальчик в статусе иностранца с первого же дня столкнулся с ужасом обыденной жизни бедняка и испытывал постоянные унижения своего человеческого достоинства. Но в Пелле была неистребимая «воля к жизни», которая и повела его к «завоеванию мира».
Через несколько лет в поисках удачи подросток уехал в Копенгаген и там, осознав свою «избранность» и ответственность перед народом, который доверял ему, начал «великую борьбу» за мировой прогресс, который должен был, по его мысли, уничтожить как таковое само понятие социального «дна», а всем людям принести одно лишь добро и счастье.
Познакомившись с социалистическими идеями и став их пропагандистом, Пелле на четыре года угодил в тюрьму, которая не сломила его романтической устремленности к жертвенному служению людям. При этом молодой борец за права трудящихся, ратуя за равенство и социальную защищенность, был категорически против революций, политических взрывов и вооруженных выступлений.
Главной задачей для него было создание мощной профессиональной организации рабочих. В результате Пелле оказался в центре политических событий в Дании, стал пролетарским «вождем» и лепил из «трудящихся масс» как из пластилина все, что считал нужным.
Сразу же по выходу в свет роман был переведен на все европейские языки и стал знаковым произведением, агитирующим подняться на борьбу за свои человеческие и социальные права.
По мнению ряда российских и советских критиков, «роман Нексё вызывает ассоциации с романом Н.Г. Чернышевского «Что делать?» и представляет собой, в сущности, своеобразный вариант романа-утопии».
О Нексё у нас сегодня пишут мало, мало издают, поскольку тема пролетария и вообще трудящегося человека оказалась в загоне (вместе с трудящимися). Но стоит вспомнить, что при жизни писателя о его романе писали представители самых разных социальных слоев и политических воззрений. «Пелле-завоеватель» обрел громкую мировую славу.
Восторгаясь проблематикой этого произведения, его социальным пафосом, значительностью материала, небывалой яркостью характеров, критики отнесли роман к литературному явлению эпохи. Но даже когда эта эпоха миновала, книга по-прежнему востребована и читателями, и кинематографистами.
В 1988 г. в Дании и Швеции режиссером Б. Аугустом был снят фильм «Пелле-завоеватель», получивший «Оскара» за лучший иностранный фильм, «Золотую пальмовую ветвь» на Международном Каннском фестивале и еще несколько престижных кинонаград.
Почему так произошло — недоумевали кинокритики — чем взял жюри и зрителей фильм с такой немодной ныне пролетарской темой? Поскольку литературные критики о том молчат, кинокритики сами и ответили на свои вопросы.
«В ситуации тотального кризиса мирового кинематографа, который с удивительным техническим совершенством воспроизводит на экране абсолютную ерунду — в такой ситуации неминуемо возникает плач по ушедшему, мечта о прошлом. Старомодный «Пелле-завоеватель» вбирает в себя энергию этой мечты. Мечты по развернутому кинороману, по подробно мотивированному действию, по абсолютной доступности киноязыка, по старательно выписанным диалогам, наконец, по нормальности, по всему тому, что когда-то было, когда-то радовало, когда-то восхищало и вдруг исчезло, растворилось и осталось лишь в воспоминаниях» (сайт www.kinopoint.ru).
Остается добавить: без первоосновы — самого романа — не было бы и этого фильма и этих слов.
Впервые на русском языке роман под названием «Великая борьба (Пелле-завоеватель). Роман из датского профессионального движения» вышел в переводе М. Розенфельда в 1924 г.
(с)
Датский писатель и общественный деятель, один из основателей Коммунистической партии Дании, Мартин Андерсен-Нексё (настоящая фамилия Андерсен, псевдоним Нексё — название города на острове Борнхольм, где жил в детстве Мартин Андерсен) (1869—1954), известен во всем мире как основоположник национальной пролетарской литературы.
Трудная жизнь Нексё — он с 10 лет работал пастухом, батраком, подмастерьем у сапожника, каменщиком, народным учителем, перепробовал множество других профессий — дала ему богатейший материал для творчества.
Писатель, создавший цикл повестей «Воспоминания», два монументальных реалистических произведения о датских трудящихся — «Pelle Erobreren» — «Пелле-завоеватель» (1906—1910) и «Дитте — дитя человеческое», исторический роман «Мортен Красный» (эти три вещи в идейном отношении составляют эпическую трилогию), а также целый ряд других поэтических, прозаических и публицистических сочинений, более всего прославился своим «Пелле-завоевателем» — «энциклопедией жизни Дании начала прошлого века».
«Пелле-завоеватель» (1906—1910)
Вторая половина XIX — начало XX вв. в Скандинавии — время краха патриархального уклада и проведения жестких социальных преобразований, нашедших свое отражение в национальных литературах.
Ярче других жанров это отобразилось в романах, об авторах которых М. Горький сказал, что «скандинавы интереснее и серьезнее всех в наши дни». В тот период многие писатели Швеции, Норвегии, Дании впервые обратились к пролетарской тематике; особое место среди них занял Нексё.
Творчески освоив достижения Ибсена, Стриндберга, Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, М. Горького, Нексё многим своим сочинениям придал автобиографический характер, в т.ч. и своему четырехтомному роману «Пелле-завоеватель».
Выдвинув на передний план «внутреннюю биографию» героя, писатель в русле традиционного «романа воспитания» последовательно описал важнейшие этапы духовного созревания главного героя, представителя т.н. третьего сословия, олицетворявшего собой, по его мнению, наиболее здоровые силы общества. При этом Нексё внес и ряд существенных новаций: придал динамичность сюжету, ввел много второстепенных персонажей и, главное, сделал героя — «простого естественного человека» активным борцом за совершенство мира на фоне зарождения борьбы бедных датчан за свои права на человеческую жизнь.
Книга начинается с прибытия в Данию в 1877 г., как сказали бы сейчас, гастарбайтеров — из Швеции (нищей тогда страны, лишь недавно получившей независимость от той же Дании) на пароходе на остров Борнхольм привезли «дешевый шведский рабочий скот». Среди иммигрантов — восьмилетний Пелле и его отец, пожилой батрак вдовец Ляссе Карлсон.
Сбежав от шведской нищеты, они попали в нищету датскую — для человека тяжелого физического труда нищета везде одинакова. Ляссе устроился на самую низкооплачиваемую работу скотника в усадьбе Каменный двор, сын пошел в школу для бедняков. Но денег на жизнь не хватало, и Пелле вынужден был поступить учеником в сапожную мастерскую.
Мечтательный любознательный мальчик в статусе иностранца с первого же дня столкнулся с ужасом обыденной жизни бедняка и испытывал постоянные унижения своего человеческого достоинства. Но в Пелле была неистребимая «воля к жизни», которая и повела его к «завоеванию мира».
Через несколько лет в поисках удачи подросток уехал в Копенгаген и там, осознав свою «избранность» и ответственность перед народом, который доверял ему, начал «великую борьбу» за мировой прогресс, который должен был, по его мысли, уничтожить как таковое само понятие социального «дна», а всем людям принести одно лишь добро и счастье.
Познакомившись с социалистическими идеями и став их пропагандистом, Пелле на четыре года угодил в тюрьму, которая не сломила его романтической устремленности к жертвенному служению людям. При этом молодой борец за права трудящихся, ратуя за равенство и социальную защищенность, был категорически против революций, политических взрывов и вооруженных выступлений.
Главной задачей для него было создание мощной профессиональной организации рабочих. В результате Пелле оказался в центре политических событий в Дании, стал пролетарским «вождем» и лепил из «трудящихся масс» как из пластилина все, что считал нужным.
Сразу же по выходу в свет роман был переведен на все европейские языки и стал знаковым произведением, агитирующим подняться на борьбу за свои человеческие и социальные права.
По мнению ряда российских и советских критиков, «роман Нексё вызывает ассоциации с романом Н.Г. Чернышевского «Что делать?» и представляет собой, в сущности, своеобразный вариант романа-утопии».
О Нексё у нас сегодня пишут мало, мало издают, поскольку тема пролетария и вообще трудящегося человека оказалась в загоне (вместе с трудящимися). Но стоит вспомнить, что при жизни писателя о его романе писали представители самых разных социальных слоев и политических воззрений. «Пелле-завоеватель» обрел громкую мировую славу.
Восторгаясь проблематикой этого произведения, его социальным пафосом, значительностью материала, небывалой яркостью характеров, критики отнесли роман к литературному явлению эпохи. Но даже когда эта эпоха миновала, книга по-прежнему востребована и читателями, и кинематографистами.
В 1988 г. в Дании и Швеции режиссером Б. Аугустом был снят фильм «Пелле-завоеватель», получивший «Оскара» за лучший иностранный фильм, «Золотую пальмовую ветвь» на Международном Каннском фестивале и еще несколько престижных кинонаград.
Почему так произошло — недоумевали кинокритики — чем взял жюри и зрителей фильм с такой немодной ныне пролетарской темой? Поскольку литературные критики о том молчат, кинокритики сами и ответили на свои вопросы.
«В ситуации тотального кризиса мирового кинематографа, который с удивительным техническим совершенством воспроизводит на экране абсолютную ерунду — в такой ситуации неминуемо возникает плач по ушедшему, мечта о прошлом. Старомодный «Пелле-завоеватель» вбирает в себя энергию этой мечты. Мечты по развернутому кинороману, по подробно мотивированному действию, по абсолютной доступности киноязыка, по старательно выписанным диалогам, наконец, по нормальности, по всему тому, что когда-то было, когда-то радовало, когда-то восхищало и вдруг исчезло, растворилось и осталось лишь в воспоминаниях» (сайт www.kinopoint.ru).
Остается добавить: без первоосновы — самого романа — не было бы и этого фильма и этих слов.
Впервые на русском языке роман под названием «Великая борьба (Пелле-завоеватель). Роман из датского профессионального движения» вышел в переводе М. Розенфельда в 1924 г.
(с)
суббота, 18 июля 2015
Лилии не прядут
1. Bakku-shan (Japanese)
A woman who looks beautiful - but only when viewed from behind.
2. Zhaghzhagh (Persian)
The chattering of teeth in the cold.
3. Backpfeifengesicht (German)
A face badly in need of a fist.
4. Komorebi (Japanese)
The dappled light effect that occurs when sunlight shines through trees.
5. Tartle (Scottish)
To hesitate while introducing someone because you can't remember their name.
6. Cafuné (Portuguese)
To run one's fingers through someone's hair.
7. Age-otori (Japanese)
To look worse after a haircut.
8. Entarter (French)
To hit someone in the face with a pie.
9. Schnapsidee (German)
A brilliant plan one hatches while drunk.
10. Tsundoku (Japanese)
To buy a book and never read it.
11. Abbiocco (Italian)
The sleepy feeling one gets after a large meal.
12. Gigil (Filipino)
The urge to pinch something or someone on account of them being incredibly cute.
13. Verschlimmbessern (German)
To make something worse while trying to improve it.
14. Seigneur-terraces (French)
People who linger in cafes sucking on the dregs of their coffees while refusing to buy another.
15. Prozvonit (Czech)
To save money by calling someone's mobile phone and hanging up after one ring so they will call you back.
16. L’esprit de l’escalier (French)
"Staircase wit", the brilliant retort that only comes to you once you have left the room (and the conversation).
17. Pochemuchka (Russian)
A person who asks too many questions.
18. Bilita Mpash (Bantu, in the Congo)
A wonderful dream that surpasses good dreams. One that starts your day on a high and that you could properly describe as the opposite of a nightmare.
19. Utepils (Norwegian)
A beer which is drunk outdoors.
(c)
A woman who looks beautiful - but only when viewed from behind.
2. Zhaghzhagh (Persian)
The chattering of teeth in the cold.
3. Backpfeifengesicht (German)
A face badly in need of a fist.
4. Komorebi (Japanese)
The dappled light effect that occurs when sunlight shines through trees.
5. Tartle (Scottish)
To hesitate while introducing someone because you can't remember their name.
6. Cafuné (Portuguese)
To run one's fingers through someone's hair.
7. Age-otori (Japanese)
To look worse after a haircut.
8. Entarter (French)
To hit someone in the face with a pie.
9. Schnapsidee (German)
A brilliant plan one hatches while drunk.
10. Tsundoku (Japanese)
To buy a book and never read it.
11. Abbiocco (Italian)
The sleepy feeling one gets after a large meal.
12. Gigil (Filipino)
The urge to pinch something or someone on account of them being incredibly cute.
13. Verschlimmbessern (German)
To make something worse while trying to improve it.
14. Seigneur-terraces (French)
People who linger in cafes sucking on the dregs of their coffees while refusing to buy another.
15. Prozvonit (Czech)
To save money by calling someone's mobile phone and hanging up after one ring so they will call you back.
16. L’esprit de l’escalier (French)
"Staircase wit", the brilliant retort that only comes to you once you have left the room (and the conversation).
17. Pochemuchka (Russian)
A person who asks too many questions.
18. Bilita Mpash (Bantu, in the Congo)
A wonderful dream that surpasses good dreams. One that starts your day on a high and that you could properly describe as the opposite of a nightmare.
19. Utepils (Norwegian)
A beer which is drunk outdoors.
(c)
четверг, 16 июля 2015
Лилии не прядут
Getting to his feet he crossed the waiting room to the Padre booth; seated inside he put a dime into the slot and dialed at random. The marker came to rest at Zen.
“Tell me your torments,” the Padre said, in an elderly voice marked with compassion. And slowly; it spoke as if there were no rush, no pressure. All was timeless.
Joe said, “I haven’t worked for seven months and now I’ve got a job that takes me out of the Sol System entirely, and I’m afraid. What if I can’t do it? What if after so long I’ve lost my skill?”
The Padre’s weightless voice floated reassuringly back to him. “You have worked and not worked. Not working is the hardest work of all.”
That’s what I get for dialing Zen, Joe said to himself. Before the Padre could intone further he switched to Puritan Ethic.
“Without work,” the Padre said, in a somewhat more forceful voice, “a man is nothing. He ceases to exist.”
Rapidly, Joe dialed Roman Catholic.
“God and God’s love will accept you,” the Padre said in a faraway gentle voice. “You are safe in His arms. He will never—”
Joe dialed Allah.
“Kill your foe,” the Padre said.
“I have no foe,” Joe said. “Except for my own weariness and fear of failure.”
“Those are enemies,” the Padre said, “which you must overcome in a jihad; you must show yourself to be a man, and a man, a true man, is a fighter who fights back.” The Padre’s voice was stern.
Joe dialed Judaism.
“A bowl of Martian fatworm soup—” the Padre began soothingly, but then Joe’s money wore out; the Padre closed down, inert and dead—or anyhow dormant.
Fatworm soup, Joe reflected. The most nourishing food known. Maybe that’s the best advice of all, he thought. I’ll head for the spaceport’s restaurant.
“Tell me your torments,” the Padre said, in an elderly voice marked with compassion. And slowly; it spoke as if there were no rush, no pressure. All was timeless.
Joe said, “I haven’t worked for seven months and now I’ve got a job that takes me out of the Sol System entirely, and I’m afraid. What if I can’t do it? What if after so long I’ve lost my skill?”
The Padre’s weightless voice floated reassuringly back to him. “You have worked and not worked. Not working is the hardest work of all.”
That’s what I get for dialing Zen, Joe said to himself. Before the Padre could intone further he switched to Puritan Ethic.
“Without work,” the Padre said, in a somewhat more forceful voice, “a man is nothing. He ceases to exist.”
Rapidly, Joe dialed Roman Catholic.
“God and God’s love will accept you,” the Padre said in a faraway gentle voice. “You are safe in His arms. He will never—”
Joe dialed Allah.
“Kill your foe,” the Padre said.
“I have no foe,” Joe said. “Except for my own weariness and fear of failure.”
“Those are enemies,” the Padre said, “which you must overcome in a jihad; you must show yourself to be a man, and a man, a true man, is a fighter who fights back.” The Padre’s voice was stern.
Joe dialed Judaism.
“A bowl of Martian fatworm soup—” the Padre began soothingly, but then Joe’s money wore out; the Padre closed down, inert and dead—or anyhow dormant.
Fatworm soup, Joe reflected. The most nourishing food known. Maybe that’s the best advice of all, he thought. I’ll head for the spaceport’s restaurant.
вторник, 05 мая 2015
Лилии не прядут
Лучше, чем Ghost Opera. Светлее, чем Black Halo. Изящный стальной вальс Fallen Star, футуристичные наброски Insomnia, пост-зодиаковые псевдооперные волны Citizen Zero, не прекращающие наносить удар за ударом, пока во второй части не свяжутся в полукружия очередного вальса; за ними идёт бесподобная в своей осязаемости летящая Veil of Elysium, после чего наступает время баллады. Under Grey Skies привносит новое звучание для Kamelot, не знакомое мне раньше, не встречавшееся, хотя лирика конечно отсылает к House on a Hill (Call me a liar, a king or a fool. But sing me a song of prosperity. Higher and higher the further we fall. Hard to remember...) Больше всего вызывает ассоциацию потому с дверью в будущее. Гитары/клавишные My Therapy настраивают на ритмичность в тихом мажоре, Ecclesia - ангельский шепот, а вот дальше идет что потяжелее. End of Innocence - марш с оттенком сказочности, Beautiful Apocalypse - на тон темнее, путешествие с ловушками и - промежуточное подведение итогов. Liar Liar (Wasteland Monarchy) - одна из самых прилипчивых песен, расцветает, подобно фейерверку или фанфарам, немного в духе "Кармы", с недосказанностью тайны, затрагивающей основные камелотовские темы. Here's To The Fall - дождливая не-баллада, которая баллада :-) и чуть ли не самая красивая в своих замираниях перед очередным шагом. Revolution - тяжеленный и шумный гигант, быстрый и механический снаружи, но с человеческим сердцем. Haven же собственно та гавань, к которой мы наконец причаливаем, затихающая поступь на пляже под псалмы сирен.
You are my reason to stay
Even if daylight’s a lifetime away
И - без намека на обреченность. Спустя многие альбомы над главным героем песен не висит меч опасности. У него есть опыт жизненных бурь, но есть и ответы на вопросы. Любовь превозносится как никогда ранее, в большинстве песен. На самоповторы не обращаешь внимания, потому что В End of Innocence угадывается Here's To The Fall, песни тесно примыкают друг к другу, сильнее, чем это было на предыдущих альбомах. Ещё одна широкая ветвь дерева наследия их творчества, черпающая из нижних ветвей старые репризы и дающая на них новые фразы в утверждающей-таки счастье лирике. Нравится с первого прослушивания. И - да, на уровне лучших их работ.
You are my reason to stay
Even if daylight’s a lifetime away
И - без намека на обреченность. Спустя многие альбомы над главным героем песен не висит меч опасности. У него есть опыт жизненных бурь, но есть и ответы на вопросы. Любовь превозносится как никогда ранее, в большинстве песен. На самоповторы не обращаешь внимания, потому что В End of Innocence угадывается Here's To The Fall, песни тесно примыкают друг к другу, сильнее, чем это было на предыдущих альбомах. Ещё одна широкая ветвь дерева наследия их творчества, черпающая из нижних ветвей старые репризы и дающая на них новые фразы в утверждающей-таки счастье лирике. Нравится с первого прослушивания. И - да, на уровне лучших их работ.
Лилии не прядут
Nikolai Kornilievich Bodarevsky (1850-1921), Girl from Little Russia
Nikolai Kornilievich Bodarevsky (1850-1921), Nude in the studio
Nikolai Kornilievich Bodarevsky (1850-1921), Portrait of a lady
+30
Лилии не прядут
Aleksei Ivanovich Strelkovsky(1819-1904), The village school
Alexej Alexejewitsch Harlamoff (Russian, 1840-1925), Portrait of a Girl
Andrei Frantsevich Belloli (Russian, 1821-1881) Bather
Henrich Semiradsky, The Sword Dance
+27
понедельник, 04 мая 2015
Лилии не прядут
Лилии не прядут
Лилии не прядут
Совершенно внезапно отношу этот альбом к лучшему релизу 2015 года в своем жанре УЖЕ. 
пятница, 01 мая 2015
