А кошмаров мне не снилось, и на том спасибо.
понедельник, 21 сентября 2009
Лилии не прядут
Ммммм... артхаусная видеоза? Клип вызвал чувство, что они наконец после относительной неудачи In Requiem (IMHO) нашли то звучание, в котором они не повторятся, и все же будут стоять близко к своим собственным истокам после характерного отступления в конце 90х и до выхода одноименного и моего любимого Paradise Lost в 2005 году. Клип может быть неподходящим, во всяком случае, активный символизм осуществляемого насилия не очень соответствует тексту песни (вновь IMHO), но он раскрывает её значимость, звучание, усиливает его.
А кошмаров мне не снилось, и на том спасибо.
А кошмаров мне не снилось, и на том спасибо.
четверг, 17 сентября 2009
Лилии не прядут
Далматика — (от римской провинции Далмация) — деталь литургического облачения католического клирика. Верхняя расшитая риза. Главное литургическое облачение католических дьяконов. Внешне схожа с казулой — главным литургическим облачением католического священника и епископа — но снабжена рукавами.
Цвет меняется в зависимости от праздников. В наиболее торжественные праздники епископы носят далматику под казулой.
Казула — (лат. casula - "плащ"), орнат — элемент литургического облачения католического или лютеранского клирика. Главное литургическое облачение епископа и священника. В православии аналогичен фелони, в частности греческой, которая, в отличие от русской, не имеет высокого воротоподобного подъёма сзади.
Расшитая риза, схожая с далматикой, но без рукавов. Надевается поверх альбы и столы. Цвет варьируется в зависимости от праздника.
Существуют два покроя казулы: романский и готический.
Романская Казула
Романский покрой предусматривает использование жесткой ткани. Казула в этом случае покрывает тело клирика спереди и сзади, оставляя открытыми бока и шею. На казуле вышиваются крест и инициалы Спасителя - IHS ("Иисус Христос Спаситель").
Казула готического покроя более древняя по своему происхождению и почти аналогична православной фелони (особенно греческому варианту). Покрывает тело клирика со всех сторон и имеет вырез для шеи. Спереди и сзади на Казулу нашивается орнат — полоса с вышитыми крестами.
II Ватиканский собор практически отменил использование романского покроя и предписал изготовление готической казулы из легких тканей.
Омофор (от греч. ὦμος — плечо и φόρος — нести), нараменник, нарамник (от ст.-слав. рамо, двойственное число рамена — плечо, плечи) — принадлежность богослужебного облачения архиерея.
Различают великий и малый омофор:
Великий омофор — длинная широкая лента с изображениями крестов, огибая шею, спускается одним концом на грудь, другим — на спину.
Малый омофор — широкая лента с изображениями крестов, спускается обоими концами на грудь, спереди сшита или закреплена пуговицами.
Омофор надевается поверх саккоса и символизирует овцу, заблудшую и принесенную добрым пастырем на плечах в дом (Лк.15:4-7), то есть спасение Иисусом Христом человеческого рода. А облачённый в него епископ изображает собой Христа Доброго Пастыря, который взял заблудшую овцу на плечи и отнёс её к незаблудшим (то есть ангелам) в дом Отца Небесного. Также омофор изображает благодатные дарования архиерея как священнослужителя, поэтому без омофора, как и без епитрахили, архиерей не может священнодействовать. Архиерей совершает все богослужения в великом омофоре, кроме литургии, совершаемой в малом омофоре.
Паллий, Паллиум (лат. pallium) — элемент литургического облачения папы римского и митрополитов латинского обряда католической церкви. Представляет собой узкую ленту из белой овечьей шерсти с вышитыми шестью черными, красными или фиолетовыми крестами. Три из шести крестов украшены золотыми иглами с драгоценными камнями. На концах — обшитые черным шелком кусочки свинца. Носится поверх орната таким образом, чтобы один конец паллия свисал спереди, а другой — сзади. В восточных обрядах (православие и восточно-католические церкви) аналогом паллия является омофор.
Планет - некоторое видоизменение казулы, имеющее на себе множество вытканных крестов.
Плювиаль - одежда римско-католических священников, открытая спереди и похожая на плащ; носился главным образом во время процессий. Возник на основе дождевика и имеет полукруглый вырез. Плювиаль застегивается пряжкой на груди. От капюшона сохранился еще декоративный щит на спинке.
Стихарь - священная одежда, прямая, длинная, с широкими рукавами. Наименование свое С. получил от греческого слова στιχος - стих, строка, прямая линия. В древности одежда эта известна была под многими наименованиями, напр.: στιχαριυν, alba, tunica. Почти все эти наименования означали обычную нижнюю одежду, которую в древности носили мужи и жены. Церковь христианская приняла эту одежду в число священных по образцу ветхозаветной священнической одежды, известной под именем хитона, или у первосвященников - подира. С. находился во всеобщем употреблении во всех древних церквах. В древности С. изготовлялся из льна и был белого цвета, на что указывает одно из его наименований - alba (белая одежда).
Цвет меняется в зависимости от праздников. В наиболее торжественные праздники епископы носят далматику под казулой.
Казула — (лат. casula - "плащ"), орнат — элемент литургического облачения католического или лютеранского клирика. Главное литургическое облачение епископа и священника. В православии аналогичен фелони, в частности греческой, которая, в отличие от русской, не имеет высокого воротоподобного подъёма сзади.
Расшитая риза, схожая с далматикой, но без рукавов. Надевается поверх альбы и столы. Цвет варьируется в зависимости от праздника.
Существуют два покроя казулы: романский и готический.
Романская Казула
Романский покрой предусматривает использование жесткой ткани. Казула в этом случае покрывает тело клирика спереди и сзади, оставляя открытыми бока и шею. На казуле вышиваются крест и инициалы Спасителя - IHS ("Иисус Христос Спаситель").
Казула готического покроя более древняя по своему происхождению и почти аналогична православной фелони (особенно греческому варианту). Покрывает тело клирика со всех сторон и имеет вырез для шеи. Спереди и сзади на Казулу нашивается орнат — полоса с вышитыми крестами.
II Ватиканский собор практически отменил использование романского покроя и предписал изготовление готической казулы из легких тканей.
Омофор (от греч. ὦμος — плечо и φόρος — нести), нараменник, нарамник (от ст.-слав. рамо, двойственное число рамена — плечо, плечи) — принадлежность богослужебного облачения архиерея.
Различают великий и малый омофор:
Великий омофор — длинная широкая лента с изображениями крестов, огибая шею, спускается одним концом на грудь, другим — на спину.
Малый омофор — широкая лента с изображениями крестов, спускается обоими концами на грудь, спереди сшита или закреплена пуговицами.
Омофор надевается поверх саккоса и символизирует овцу, заблудшую и принесенную добрым пастырем на плечах в дом (Лк.15:4-7), то есть спасение Иисусом Христом человеческого рода. А облачённый в него епископ изображает собой Христа Доброго Пастыря, который взял заблудшую овцу на плечи и отнёс её к незаблудшим (то есть ангелам) в дом Отца Небесного. Также омофор изображает благодатные дарования архиерея как священнослужителя, поэтому без омофора, как и без епитрахили, архиерей не может священнодействовать. Архиерей совершает все богослужения в великом омофоре, кроме литургии, совершаемой в малом омофоре.
Паллий, Паллиум (лат. pallium) — элемент литургического облачения папы римского и митрополитов латинского обряда католической церкви. Представляет собой узкую ленту из белой овечьей шерсти с вышитыми шестью черными, красными или фиолетовыми крестами. Три из шести крестов украшены золотыми иглами с драгоценными камнями. На концах — обшитые черным шелком кусочки свинца. Носится поверх орната таким образом, чтобы один конец паллия свисал спереди, а другой — сзади. В восточных обрядах (православие и восточно-католические церкви) аналогом паллия является омофор.
Планет - некоторое видоизменение казулы, имеющее на себе множество вытканных крестов.
Плювиаль - одежда римско-католических священников, открытая спереди и похожая на плащ; носился главным образом во время процессий. Возник на основе дождевика и имеет полукруглый вырез. Плювиаль застегивается пряжкой на груди. От капюшона сохранился еще декоративный щит на спинке.
Стихарь - священная одежда, прямая, длинная, с широкими рукавами. Наименование свое С. получил от греческого слова στιχος - стих, строка, прямая линия. В древности одежда эта известна была под многими наименованиями, напр.: στιχαριυν, alba, tunica. Почти все эти наименования означали обычную нижнюю одежду, которую в древности носили мужи и жены. Церковь христианская приняла эту одежду в число священных по образцу ветхозаветной священнической одежды, известной под именем хитона, или у первосвященников - подира. С. находился во всеобщем употреблении во всех древних церквах. В древности С. изготовлялся из льна и был белого цвета, на что указывает одно из его наименований - alba (белая одежда).
воскресенье, 06 сентября 2009
Лилии не прядут

Версия официального сайта:
пятница, 04 сентября 2009
Лилии не прядут
Аннотация:
В 1973 году великий мастер европейского кинематографа, легендарный Ингмар Бергман ("Фанни и Александр", "Земляничная поляна", "Осенняя соната", "Шепоты и крики", "Персона", "Девичий источник") рассказал волнующую и откровенную историю Марианны и Йохана, создав яркую хронику их непростой супружеской жизни, обреченной на медленное и мучительное угасание. Фильм "Сцены из супружеской жизни", удостоенный премии "Золотой глобус", оставлял зрителя самостоятельно дорисовывать портрет их отношений после развода. Спустя 30 лет 86-летний мэтр - девятикратный номинант на премию "Оскар", обладатель высших наград Каннского, Берлинского и Венецианского кинофестивалей - продолжает рассказ о Марианне и Йохане в фильме "Сарабанда", которым режиссер решил увенчать свою славную карьеру. Бывшие супруги вновь встречаются после долгой разлуки, но их отношения все также волнующи и непредсказуемы, ведь в их семье зреет новый конфликт. Юная Карин стремится вырваться из-под опеки своего строгого отца. И только Марианна, не забывшая свою молодость, способна понять вольный романтический нрав своей любимой внучки..
Мои впечатления:
Странный фильм. Зачем спекулировать приемами "Антихриста" фон Триера, если можно использовать отяжеляющую, простую человеческую ненависть. Образы действующих лиц никак нельзя назвать легкими и гладкими - эти понятия изгнаны из фильма. Они - гиганты, сложные, бугристые, давящие. Талант, мастерство - врезаются в память, очевидны, но - погребают. Здесь - тема разрыва между родителями и детьми, пропасть непонимания, отдаление, нелюбовь... Каждая обида укореняется, памятью о прекрасном стремится завладеть каждый. Хенрик - пухлая ранимость. Йохан - жестокая острота. Карин - бунтующая решительность. Так они делят Анну. Анна - та же Ингрид Бергман, жена режиссера. Ощущение, что ей, и только ей посвящен фильм, от начала до конца, ушедшей из жизни и оплакиваемой. Но злые это слёзы, тёмное посвящение. Дух скандинавской обреченности.
Рецензия (В. Распопин):
Тридцать лет спустя после скандалов и примирений, драк и развода, после тайных любовных встреч бывших супругов, 64-летняя Марианна отправляется навестить доживающего свой век на отшибе (на острове Форё?.. на острове Авалон?..) 83-летнего Йохана, чтобы в последний раз возвратиться в прошлое. Но дважды вступить в одну и ту же воду невозможно: нет уже ни того Йохана, ни той Марианны, ни той семьи, ни той эпохи. Есть лишь тени тех людей и воспоминания, от долгих лет неустроенности и душевного одиночества, кажется, обретшие подобие плоти. И когда старики встречаются - так, будто бы и не было этого расставания в тридцать лет, в общем-то, сказать друг другу в "Сарабанде" героям "Сцен из супружеской жизни" нечего, хотя никто в целом мире не поймёт их так, как они понимают друг друга. Потому взаимоотношения Марианны и Йохана в новом фильме Ингмара Бергмана представляют собой скорее сюжетную рамку, а содержанием картины становится история совсем другой, пусть и родственной, семьи, члены которой, не находя общего языка со стариком Йоханом, пытаются найти помощь у ранее вовсе им не знакомой Марианны, способной, как они надеются, им помочь.
Читать дальше
В 1973 году великий мастер европейского кинематографа, легендарный Ингмар Бергман ("Фанни и Александр", "Земляничная поляна", "Осенняя соната", "Шепоты и крики", "Персона", "Девичий источник") рассказал волнующую и откровенную историю Марианны и Йохана, создав яркую хронику их непростой супружеской жизни, обреченной на медленное и мучительное угасание. Фильм "Сцены из супружеской жизни", удостоенный премии "Золотой глобус", оставлял зрителя самостоятельно дорисовывать портрет их отношений после развода. Спустя 30 лет 86-летний мэтр - девятикратный номинант на премию "Оскар", обладатель высших наград Каннского, Берлинского и Венецианского кинофестивалей - продолжает рассказ о Марианне и Йохане в фильме "Сарабанда", которым режиссер решил увенчать свою славную карьеру. Бывшие супруги вновь встречаются после долгой разлуки, но их отношения все также волнующи и непредсказуемы, ведь в их семье зреет новый конфликт. Юная Карин стремится вырваться из-под опеки своего строгого отца. И только Марианна, не забывшая свою молодость, способна понять вольный романтический нрав своей любимой внучки..
Мои впечатления:
Странный фильм. Зачем спекулировать приемами "Антихриста" фон Триера, если можно использовать отяжеляющую, простую человеческую ненависть. Образы действующих лиц никак нельзя назвать легкими и гладкими - эти понятия изгнаны из фильма. Они - гиганты, сложные, бугристые, давящие. Талант, мастерство - врезаются в память, очевидны, но - погребают. Здесь - тема разрыва между родителями и детьми, пропасть непонимания, отдаление, нелюбовь... Каждая обида укореняется, памятью о прекрасном стремится завладеть каждый. Хенрик - пухлая ранимость. Йохан - жестокая острота. Карин - бунтующая решительность. Так они делят Анну. Анна - та же Ингрид Бергман, жена режиссера. Ощущение, что ей, и только ей посвящен фильм, от начала до конца, ушедшей из жизни и оплакиваемой. Но злые это слёзы, тёмное посвящение. Дух скандинавской обреченности.
Рецензия (В. Распопин):
Тридцать лет спустя после скандалов и примирений, драк и развода, после тайных любовных встреч бывших супругов, 64-летняя Марианна отправляется навестить доживающего свой век на отшибе (на острове Форё?.. на острове Авалон?..) 83-летнего Йохана, чтобы в последний раз возвратиться в прошлое. Но дважды вступить в одну и ту же воду невозможно: нет уже ни того Йохана, ни той Марианны, ни той семьи, ни той эпохи. Есть лишь тени тех людей и воспоминания, от долгих лет неустроенности и душевного одиночества, кажется, обретшие подобие плоти. И когда старики встречаются - так, будто бы и не было этого расставания в тридцать лет, в общем-то, сказать друг другу в "Сарабанде" героям "Сцен из супружеской жизни" нечего, хотя никто в целом мире не поймёт их так, как они понимают друг друга. Потому взаимоотношения Марианны и Йохана в новом фильме Ингмара Бергмана представляют собой скорее сюжетную рамку, а содержанием картины становится история совсем другой, пусть и родственной, семьи, члены которой, не находя общего языка со стариком Йоханом, пытаются найти помощь у ранее вовсе им не знакомой Марианны, способной, как они надеются, им помочь.
Читать дальше
понедельник, 31 августа 2009
Лилии не прядут
Французы умнее,чем кажется, а испанцы кажутся умнее.
Френсис Бэкон
Ещё его:
В истинной красоте всегда есть изъян.
Всякий, кто любит одиночество, - либо дикий зверь, либо Господь Бог.
Деньги - как навоз: если их не разбрасывать, от них не будет толку.
Друзья - воры времени.
Настоящая смелость редко обходится без глупости.
Нет большего вреда для державы, чем принимать хитрость за мудрость.
Поистине странное желание - добиться власти и потерять свободу.
Тот, кто не хочет прибегать к новым средствам, должен ожидать новых бед.
Человек часто скрывает свою сущность, иногда ее преодолевает и очень редко подавляет.
Я много думал о смерти и нахожу, что это - наименьшее из зол.
Англицкие афоризмы взяты отсюда.
Френсис Бэкон
Ещё его:
В истинной красоте всегда есть изъян.
Всякий, кто любит одиночество, - либо дикий зверь, либо Господь Бог.
Деньги - как навоз: если их не разбрасывать, от них не будет толку.
Друзья - воры времени.
Настоящая смелость редко обходится без глупости.
Нет большего вреда для державы, чем принимать хитрость за мудрость.
Поистине странное желание - добиться власти и потерять свободу.
Тот, кто не хочет прибегать к новым средствам, должен ожидать новых бед.
Человек часто скрывает свою сущность, иногда ее преодолевает и очень редко подавляет.
Я много думал о смерти и нахожу, что это - наименьшее из зол.
Англицкие афоризмы взяты отсюда.
четверг, 27 августа 2009
Лилии не прядут
Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец.
(Эрих Мария Ремарк)
(Эрих Мария Ремарк)
Вопрос: Согласны?
1. Да | 2 | (33.33%) | |
2. Нет | 3 | (50%) | |
3. Да! | 1 | (16.67%) | |
4. Нет! | 0 | (0%) | |
Всего: | 6 |
Лилии не прядут
Taoism: Shit Happens.
Hare Krishna: Shit Happens Rama Rama Ding Ding
Hinduism: This Shit Happened Before
Islam: If Shit Happens, Take A Hostage
Zen: What is The Sound of Shit Happening?
Buddhism: When Shit happens, Is it really Shit?
Confucianism: Confucius Say, "Shit Happens".
7th day Adventist: Shit happens on Saturdays.
Protestantism: Shit Won't Happen If I Work Harder.
Catholocism: If Shit Happens, I Deserve It.
Jehovah's Witness: Knock, Knock, "Shit Happens".
Unitarian: What is this Shit?
Mormon: Shit happens Again and Again and Again.
Judaism: Why does this Shit Always Happen to Me?
Rastafarianism: Let's Smoke This Shit.
Hare Krishna: Shit Happens Rama Rama Ding Ding
Hinduism: This Shit Happened Before
Islam: If Shit Happens, Take A Hostage
Zen: What is The Sound of Shit Happening?
Buddhism: When Shit happens, Is it really Shit?
Confucianism: Confucius Say, "Shit Happens".
7th day Adventist: Shit happens on Saturdays.
Protestantism: Shit Won't Happen If I Work Harder.
Catholocism: If Shit Happens, I Deserve It.
Jehovah's Witness: Knock, Knock, "Shit Happens".
Unitarian: What is this Shit?
Mormon: Shit happens Again and Again and Again.
Judaism: Why does this Shit Always Happen to Me?
Rastafarianism: Let's Smoke This Shit.
понедельник, 24 августа 2009
Лилии не прядут
пятница, 21 августа 2009
Лилии не прядут
четверг, 20 августа 2009
Лилии не прядут
Attention! Спойлеры. Они необходимы, так как без них не высказать моего отношения.
Первое слово, обозвавшееся в памяти после просмотра - волнующе. Действительно, волнение было налицо. Я дышала спокойно, но очень глубоко, и это доказывает то, что внутренне фильм я восприняла куда ближе, чем на это отзывался рассудок (разум, если угодно). Подобное случалось очень редко, и никогда - именно так. В какой-то степени это было открытием.
Печаль - повсюду. С первых слов писателя Мориса Бендрикса "Это дневник ненависти". И дальнейшие его нападки на Сару, как ни понятны (фильм вообще очень слаженный, каждый поступок занимает последовательность и обоснован - достойная экранизация произведения), вызвают трагическое ощущение тем, что ничего не можешь поделать, не можешь открыть ему, слепцу, глаза, как отчаявшаяся Сара. И безобидность её полуобнажения (может ли этот человек оказаться врачом), и визит к незнакомцу (SmYth!) предстают в правильном свете до открытий Мориса - потому что от неё веет "хорошей женщиной", о чем твердит Бендриксу каждый из окружающих, соприкоснувшийся с ней. Зритель - не исключение.
Сколько ещё продлился бы их роман, к концу которого они неумолимо двигались, если бы не удивительное происшествие, отбросившее их друг от друга. Которое дало ей возможность сделать свою вечную любовь к Морису общей с ним, разделить её в бесконечности. Несколько преждевременно поставленная точка, кажется, продлила их отношения за грань небытия, где он мечтает, но боится себе признаться в этом, вновь обрести её - вот что меня поразило. Происшествие, которое позволило ему приобщиться тех тайн понимания любви, которые присущи женщинам.
Бог. Тот невидимый, скрывавшийся за занавеской. Тот, в кого Морис уверовал в конце - но принять не мог. Единственный, ревность к которому он пронесет до всей своей смерти. Несмотря на то, что Сара любила его больше этого жестокого, разлучившего их навсегда.. И определение "клерикальная драма" кажется слишком грубым.
Я не то чтобы не люблю Джулианну Мур как актрису - от неё веет эксцентричностью, сложной натурой и скрытым беспокойством разнообразных наклонностей (от набора сыгранных ею ролей голова кругом), но эти впечатления изгладились при просмотре. Я испытала приятную восхищенность её мастерством перевоплощения. И она, и ее партнер Рейф Файнс безупречно прозвучали в этой картине.
Когда просматривала фильмографию Файнса в Википедии, обнаружила вот такую строчку:
2000 — How Proust Can Change Your Life (ТВ) — Марсель Пруст
Признаюсь, разбирает любопытство. Предполагаю, Пруст ему сильно не удался. Но... это всего лишь Тв-серия.
Оценку не ставлю.
Первое слово, обозвавшееся в памяти после просмотра - волнующе. Действительно, волнение было налицо. Я дышала спокойно, но очень глубоко, и это доказывает то, что внутренне фильм я восприняла куда ближе, чем на это отзывался рассудок (разум, если угодно). Подобное случалось очень редко, и никогда - именно так. В какой-то степени это было открытием.
Печаль - повсюду. С первых слов писателя Мориса Бендрикса "Это дневник ненависти". И дальнейшие его нападки на Сару, как ни понятны (фильм вообще очень слаженный, каждый поступок занимает последовательность и обоснован - достойная экранизация произведения), вызвают трагическое ощущение тем, что ничего не можешь поделать, не можешь открыть ему, слепцу, глаза, как отчаявшаяся Сара. И безобидность её полуобнажения (может ли этот человек оказаться врачом), и визит к незнакомцу (SmYth!) предстают в правильном свете до открытий Мориса - потому что от неё веет "хорошей женщиной", о чем твердит Бендриксу каждый из окружающих, соприкоснувшийся с ней. Зритель - не исключение.
Сколько ещё продлился бы их роман, к концу которого они неумолимо двигались, если бы не удивительное происшествие, отбросившее их друг от друга. Которое дало ей возможность сделать свою вечную любовь к Морису общей с ним, разделить её в бесконечности. Несколько преждевременно поставленная точка, кажется, продлила их отношения за грань небытия, где он мечтает, но боится себе признаться в этом, вновь обрести её - вот что меня поразило. Происшествие, которое позволило ему приобщиться тех тайн понимания любви, которые присущи женщинам.
Бог. Тот невидимый, скрывавшийся за занавеской. Тот, в кого Морис уверовал в конце - но принять не мог. Единственный, ревность к которому он пронесет до всей своей смерти. Несмотря на то, что Сара любила его больше этого жестокого, разлучившего их навсегда.. И определение "клерикальная драма" кажется слишком грубым.
Я не то чтобы не люблю Джулианну Мур как актрису - от неё веет эксцентричностью, сложной натурой и скрытым беспокойством разнообразных наклонностей (от набора сыгранных ею ролей голова кругом), но эти впечатления изгладились при просмотре. Я испытала приятную восхищенность её мастерством перевоплощения. И она, и ее партнер Рейф Файнс безупречно прозвучали в этой картине.
Когда просматривала фильмографию Файнса в Википедии, обнаружила вот такую строчку:
2000 — How Proust Can Change Your Life (ТВ) — Марсель Пруст
Признаюсь, разбирает любопытство. Предполагаю, Пруст ему сильно не удался. Но... это всего лишь Тв-серия.
Оценку не ставлю.
вторник, 18 августа 2009
Лилии не прядут
Любимая фраза из "Ouran High School Host Club":
“Poor people have no time to grind their coffee beans! Just pour hot water in! It’s how common folk cope…”
(Бедные люди пьют растворимый кофе, потому что у них нет времени даже на то, чтобы смолоть кофейные бобы! Только влить горячую воду!)
“Poor people have no time to grind their coffee beans! Just pour hot water in! It’s how common folk cope…”
(Бедные люди пьют растворимый кофе, потому что у них нет времени даже на то, чтобы смолоть кофейные бобы! Только влить горячую воду!)
понедельник, 17 августа 2009
20:03
Доступ к записи ограничен
Лилии не прядут
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
Лилии не прядут
Евгений Рейн
Любовь к лиловому
Совсем не осталось писем, и нет почти фотографий,
Одни записные книжки исписаны до конца.
А выбраться невозможно - как черту из пентаграммы,
Пока повелитель духов не повернет кольца.
Рассыпались наши фигуры: овал, квадрат, треугольник,
Распался карточный домик, заревел магнитофон.
Теперь уже не припомнить, кто друг, кто муж, кто любовник,
Кто просто тянул резину, кто был без ума влюблен.
Теперь уже не собраться на Троицкой и Литейном,
Молчат телефоны эти, отложены рандеву.
Никто не сможет распутать тех сплетен хитросплетенье,
Поскольку все это было так ясно и наяву.
Одиннадцатого апреля и двадцать четвертого мая
Я пью под вашим портретом, читаю ваши стихи.
Наземный транспорт бессилен - уж слишком дуга кривая,
Воздушный путь покороче, да вот небеса глухи!
Жильцы чужих континентов, столицы и захолустий,
Кормильцы собственной тени и выкормыши казны,
Когда мы сменяем кожу своих обид заскорузлых,
У нас остаются только наши общие сны.
И тот, кто холодную почту своих кудрявых открыток
Содержит в полном забвенье, как заплутавший обоз;
И тот, кто честно выводит своих скитаний отрывок, -
Уже понимают: бумага не принимает слез.
А тот, кто остался дома, как бы наглотался брома:
Не видит, не слышит, не знает, не чувствует ничего.
Он выбрал себе наркотик - пейзаж, что в окне напротив, -
И искренне полагает, что раскусил Вещество.
Мы думали: все еще будет, а вышло, что все уже было.
На севере коротко лето - не следует забывать!
Любовь к лиловому цвету нам белый свет заслонила,
Прощай, лиловое лето, - проклятье и благодать!
Любовь к лиловому
Совсем не осталось писем, и нет почти фотографий,
Одни записные книжки исписаны до конца.
А выбраться невозможно - как черту из пентаграммы,
Пока повелитель духов не повернет кольца.
Рассыпались наши фигуры: овал, квадрат, треугольник,
Распался карточный домик, заревел магнитофон.
Теперь уже не припомнить, кто друг, кто муж, кто любовник,
Кто просто тянул резину, кто был без ума влюблен.
Теперь уже не собраться на Троицкой и Литейном,
Молчат телефоны эти, отложены рандеву.
Никто не сможет распутать тех сплетен хитросплетенье,
Поскольку все это было так ясно и наяву.
Одиннадцатого апреля и двадцать четвертого мая
Я пью под вашим портретом, читаю ваши стихи.
Наземный транспорт бессилен - уж слишком дуга кривая,
Воздушный путь покороче, да вот небеса глухи!
Жильцы чужих континентов, столицы и захолустий,
Кормильцы собственной тени и выкормыши казны,
Когда мы сменяем кожу своих обид заскорузлых,
У нас остаются только наши общие сны.
И тот, кто холодную почту своих кудрявых открыток
Содержит в полном забвенье, как заплутавший обоз;
И тот, кто честно выводит своих скитаний отрывок, -
Уже понимают: бумага не принимает слез.
А тот, кто остался дома, как бы наглотался брома:
Не видит, не слышит, не знает, не чувствует ничего.
Он выбрал себе наркотик - пейзаж, что в окне напротив, -
И искренне полагает, что раскусил Вещество.
Мы думали: все еще будет, а вышло, что все уже было.
На севере коротко лето - не следует забывать!
Любовь к лиловому цвету нам белый свет заслонила,
Прощай, лиловое лето, - проклятье и благодать!
Лилии не прядут
воскресенье, 16 августа 2009
Лилии не прядут
Недавно, при чтении "Черной Книги Арды", меня посетила одна мысль, которая, укреплённая "случайным совпадением" в разговоре (было упомянуто, что абсолютная непогрешимость эльфов, их однозначное отнесение к добру вызывает тревогу и сомнения, как и живописание всех недостатков орков и причисление их к злодеям: мир слишком разделён на белых и чёрных) грозит развиться в небольшое исследование.
Любая попытка рассмотреть мир Толкиена, "почему он устроен так, а не иначе", отсылает нас к космогонии и истокам. Сразу же оговорюсь, что проблема, обозначенная вначале, никогда не возникала для меня как таковая: безоговорочное принятие абсолюта добра и зла воспринималось как аксиома, неотъемлемое свойство Арды магической, сотворенной.
Цитата: Хэмфри Карпентер - об эльфах: "По натуре своей они что люди - вернее, человеки, ещё не познавшие грехопадения, лишившего их былой силы и величия. (...) Эльфы - искусные мастеровые, стихотворцы и словесники; творения их рук своей красотой превосходят человеческие. К тому же им не грозит гибель на поле брани, поскольку они бессмертны. Ни старость, ни недуги, ни самая смерть - ничто не может остановить их творчество, день ото дня всё хорошеющее. Они являют собой идеал для всех натур творческих и артистических".
Итак, уже с самого начала мы переносимся в Золотой Век, воспеваемый во множестве мифологий и языческих религий мира. Следует заметить, что вплоть до 18 века в западной литературе существовало распределение жанров на высокие и низкие штили, а персонажей - на однозначно хороших или плохих. Сходство с античными принципами театра у Средних Веков, которые закончились в творчестве лишь с Веком Просвещения, небольшое - но факт остается фактом: лишь с романтизмом отрицательный герой начинает казаться привлекательным, а дальнейшие психологические исследования открывают благодатное поле для реализма, который заканчивается "взрывом-откровением" золотого века русской литературы, Достоевским и Толстым, доказывающими, что никто не является по природе законченным злодеем.
Толкиен же, создавая свой мир, придерживается религиозной скрупулезности; он разграничивает изначально добро и зло, не позволяя им быть "в крапинку" и терять свой заданный цвет - атмосфера сохраняется вплоть до появления людей.
Это не есть схематичность или условность, ни в коей мере. Как же тогда мы объясним привлекательность и живость легенд и сказаний? Творению нужны прочные опоры, ему необходимо, если угодно - мерило вещей и вера в него. Истории Толкиена о временах благословенных, в которых и содержалась главная магия - чистоты и несмешанности вещей, пребывания их суть задуманными изначально - вот к чему мы обращаемся в фэнтезийном доме Средиземья, и чтобы его принять всей душой, не стоит ждать от него поисков времен позднейших - сомнений людей. Это уже другая эпоха, в которой обрисованный мир на бумаге английского гения прекращает существовать.
Мы попадаем, по выражению Н. Бонналя, в In illo tempore - "далекие благословенные времена, когда человек был един с богами, животными и деревьями. Оно означает первозданный мир, где вещи значили всё и не значили ничего. То была эпоха единства, всеобщего очарования, которую не без грусти воспевали Руссо, Гельдерлин, Нерваль и многие другие поэты романтики, а мы с вами сегодня считаем ее колыбелью человечества". И Толкиен стремится покорить именно этими первозданными идеалами, смешение и усложнение для него - всегда искажение и гибель. Потому-то эльфы светлы, чисты и недостижимы для остальных рас Средиземья, а орки изображены не вызывающими сочувствия, "закоренелыми в злодействе".
При прочтении Сильмариллиона мы видим ещё более глубокие пласты-корни: противостояние Валаров, Властителей и Зодчих Арды, - и Мелькора, суть их брата. Именно здесь, как нигде более, звучит библейская, католическая тема.
Катехизис: "Путь к падению есть свободный выбор самих падших, решительно и бесповоротно отринувших Бога и Царство Его... Бесповоротная решимость в выборе падших, а вовсе не избывность Божьего милосердия стала причиной того, что их грех не подлежит искуплению. После падения не было с их стороны раскаяния, как не было его и для иных людей после смерти".
Выбор - вот что отличает и Мелькора, и его последователей, "отпавших от милости", высоко выражаясь, а позднее - и людей - чью сторону принимать. Противопоставление и несогласие идеально задуманному творению, как обозначил его сам Толкиен, порождает вырастание зла до огромной значимости, по силе уравновешивающей непогрешимое Добро, и развязывание непримиримой (а как иначе) войны - и двигателя истории.
Войны в Белерианде яростные - и священные. (Войны людей сплошь и рядом плохи, так как ведутся не с целью искоренения зла, их борьба - борьба с самими собой и себе подобными, она лишена эльфийской однозначности). Отмечу, что эльфы, даже после учинения немыслимых проступков Феанором, остаются благословенными, дивными, бессметрными - именно на них ложится борьба со злом в первые эпохи Средиземья: Валары, творцы земли, уже в это время - бездействующие, удалившиеся, занимающие позиции наблюдателей, пассивные и безучастные dei otiosi. Лишь однажды, ярко-ярко, загорается вся важность сохранения совести чистой. Поединок Финрода Фелагунда с Сауроном Гортхауром.
Выстоять против зла и не поддаться его искушениям можно только будучи исключительно непогрешимым (либо дураком, подобным Персевалю). О физической гибели мы здесь не говорим: эльфы бессмертны и могут возродиться в Благословенной Земле, Амане (ярчайший пример - Глорфиндел, сразивший балрога при отступлении из Гондолина и вернувшийся в Средиземье в Третьей Эпохе). Но душевный изъян - уже верная гибель, так как зло оказывается сильнее тебя. Подчеркиваю: именно абсолютная безгреховность - залог победы и спасения. При упоминании Сауроном кровопролитной резни эльфов в Альквалонде Финродова мораль терпит крах, потому что враг в своей правде оказывается сильнее его, рыцаря без страха, но - не без упрека. Таким образом, уже при небольшой тени на страницах судьбы участь Воина Света (фигурально, а не конкретно Финрода) предрешена. И, даже не читая Сильмариллион, а обращаясь к страницам "Властелина колец" (ВК), мы видим, как в мире Толкиена лучше юности дней, их первых, казалось - простых! - но ярчайших цветов и красок ничего не может быть. А ведь пример Лотлориэна - лишь отзвук величия, догадка о том, что могло - но не осуществилось или перестало существовать. Прелесть первых времен в ВК подчеркивается повсюду. Подвергая это сомнению, мы подвергаем опасности суть Бытийности, Эа. Итак, в аксиоматичности мы разобрались - она - необходимость. Не принимаете - эта Вселенная не для вас.
Отступление от той или иной стороны оборачивается проклятием и бедами, способствуя смешению и приобретению миром всевозможных оттенков серого. Уже описываемые события в ВК нарастающе трагичны - эльфы и орки, еще существующие, становятся легендами, былинами. Золотой Век далеко в прошлом, и на страницах гибнет окончательно чудесный мир - с падением Саурона участь волшебства, что выковывалась при нем - отойти в небытие. Иначе быть не может, нелогично. Потому и воцарение Арагорна - воцарение людей. Славное, как и все начинания, но омраченное окончанием предыдущей эпохи; и действительно, дальнейшее пребывание эльфов в Средиземье после падения злейшего врага, воплощения злых сил настолько мощного, насколько это может быть, без всяких серостей и крапинок, бессмысленно, их судьбы уже с ним не связаны - так Арда окончательно становится Землей, и настает эпоха наша, когда ни добро, ни зло уже не может наблюдаться - нигде - в абсолюте.
И здесь очень, очень интересны все люди, включая эдайн. на мой взгляд, именно в их сотворении (мифе) Толкиен допускает набольшие лакуны. Да и рисует их без большой любви. Действительно, как предлагают авторы "Черной Книги Арды" (ЧКА), можно подумать, что люди в Третьей Теме песни сотворения, Айнулиндалэ, от начала до конца замысел Мелькора, если бы Толкиен не отказал ему в Огне Неугасимом, без которого Мелькору никогда не подняться до роли настоящего Творца. Так, "люди боялись и не любили Валар", да и более прочих рас напоминали Мелькора своим духом, страстями, пороками и устремлениями. В них настолько перемешались добро и зло, что, вспомнив опоры, на которых покоился прекрасный мир Арды неизмененной, нельзя не ощутить большую погрешность в неотъемлемых особенностях человечества. не потому ли и Толкиен оставляет этот вопрос почти без внимания: мол-де, судьбы людей не связаны с Ардой, они - за пределами жизни, только не нужно бояться. И люди очень долго не главные герои в истории Средиземья, лишь в ВК они отстаивают своё право принять эстафету от Перворожденных, эльфов, и многих Толкиен щедро наделяет величием "древности", чтобы обосновать достойность подобного перехода. Оттого и важен сеянец Белого Древа - залог обновления.
Что же меня восхитило в ЧКА - авторы выбрали самый правильный из всех путей, наделив Мелькора человечностью и признаками творца, выбравшего путь познания (знание как объект - вообще артефакт Западной цивилизации), который вызывает сочувствие - на то и весь упор, - а более того, прошедшего путь, в котором не за что просить прощения или раскаиваться, а победители прямо или косвенно оказываются мучителями. Итак, Мелькор не только не теряет и крупицы справедливости в своей правде, но и обретает право толкования отсутствия греха, а следовательно, отрицание его падшести и проступков.
И здесь конец сочинения на тему "Почему эльфы у Толкиена такие хорошие, или об особенностях мироустройства Средиземья".
Любая попытка рассмотреть мир Толкиена, "почему он устроен так, а не иначе", отсылает нас к космогонии и истокам. Сразу же оговорюсь, что проблема, обозначенная вначале, никогда не возникала для меня как таковая: безоговорочное принятие абсолюта добра и зла воспринималось как аксиома, неотъемлемое свойство Арды магической, сотворенной.
Цитата: Хэмфри Карпентер - об эльфах: "По натуре своей они что люди - вернее, человеки, ещё не познавшие грехопадения, лишившего их былой силы и величия. (...) Эльфы - искусные мастеровые, стихотворцы и словесники; творения их рук своей красотой превосходят человеческие. К тому же им не грозит гибель на поле брани, поскольку они бессмертны. Ни старость, ни недуги, ни самая смерть - ничто не может остановить их творчество, день ото дня всё хорошеющее. Они являют собой идеал для всех натур творческих и артистических".
Итак, уже с самого начала мы переносимся в Золотой Век, воспеваемый во множестве мифологий и языческих религий мира. Следует заметить, что вплоть до 18 века в западной литературе существовало распределение жанров на высокие и низкие штили, а персонажей - на однозначно хороших или плохих. Сходство с античными принципами театра у Средних Веков, которые закончились в творчестве лишь с Веком Просвещения, небольшое - но факт остается фактом: лишь с романтизмом отрицательный герой начинает казаться привлекательным, а дальнейшие психологические исследования открывают благодатное поле для реализма, который заканчивается "взрывом-откровением" золотого века русской литературы, Достоевским и Толстым, доказывающими, что никто не является по природе законченным злодеем.
Толкиен же, создавая свой мир, придерживается религиозной скрупулезности; он разграничивает изначально добро и зло, не позволяя им быть "в крапинку" и терять свой заданный цвет - атмосфера сохраняется вплоть до появления людей.
Это не есть схематичность или условность, ни в коей мере. Как же тогда мы объясним привлекательность и живость легенд и сказаний? Творению нужны прочные опоры, ему необходимо, если угодно - мерило вещей и вера в него. Истории Толкиена о временах благословенных, в которых и содержалась главная магия - чистоты и несмешанности вещей, пребывания их суть задуманными изначально - вот к чему мы обращаемся в фэнтезийном доме Средиземья, и чтобы его принять всей душой, не стоит ждать от него поисков времен позднейших - сомнений людей. Это уже другая эпоха, в которой обрисованный мир на бумаге английского гения прекращает существовать.
Мы попадаем, по выражению Н. Бонналя, в In illo tempore - "далекие благословенные времена, когда человек был един с богами, животными и деревьями. Оно означает первозданный мир, где вещи значили всё и не значили ничего. То была эпоха единства, всеобщего очарования, которую не без грусти воспевали Руссо, Гельдерлин, Нерваль и многие другие поэты романтики, а мы с вами сегодня считаем ее колыбелью человечества". И Толкиен стремится покорить именно этими первозданными идеалами, смешение и усложнение для него - всегда искажение и гибель. Потому-то эльфы светлы, чисты и недостижимы для остальных рас Средиземья, а орки изображены не вызывающими сочувствия, "закоренелыми в злодействе".
При прочтении Сильмариллиона мы видим ещё более глубокие пласты-корни: противостояние Валаров, Властителей и Зодчих Арды, - и Мелькора, суть их брата. Именно здесь, как нигде более, звучит библейская, католическая тема.
Катехизис: "Путь к падению есть свободный выбор самих падших, решительно и бесповоротно отринувших Бога и Царство Его... Бесповоротная решимость в выборе падших, а вовсе не избывность Божьего милосердия стала причиной того, что их грех не подлежит искуплению. После падения не было с их стороны раскаяния, как не было его и для иных людей после смерти".
Выбор - вот что отличает и Мелькора, и его последователей, "отпавших от милости", высоко выражаясь, а позднее - и людей - чью сторону принимать. Противопоставление и несогласие идеально задуманному творению, как обозначил его сам Толкиен, порождает вырастание зла до огромной значимости, по силе уравновешивающей непогрешимое Добро, и развязывание непримиримой (а как иначе) войны - и двигателя истории.
Войны в Белерианде яростные - и священные. (Войны людей сплошь и рядом плохи, так как ведутся не с целью искоренения зла, их борьба - борьба с самими собой и себе подобными, она лишена эльфийской однозначности). Отмечу, что эльфы, даже после учинения немыслимых проступков Феанором, остаются благословенными, дивными, бессметрными - именно на них ложится борьба со злом в первые эпохи Средиземья: Валары, творцы земли, уже в это время - бездействующие, удалившиеся, занимающие позиции наблюдателей, пассивные и безучастные dei otiosi. Лишь однажды, ярко-ярко, загорается вся важность сохранения совести чистой. Поединок Финрода Фелагунда с Сауроном Гортхауром.
Выстоять против зла и не поддаться его искушениям можно только будучи исключительно непогрешимым (либо дураком, подобным Персевалю). О физической гибели мы здесь не говорим: эльфы бессмертны и могут возродиться в Благословенной Земле, Амане (ярчайший пример - Глорфиндел, сразивший балрога при отступлении из Гондолина и вернувшийся в Средиземье в Третьей Эпохе). Но душевный изъян - уже верная гибель, так как зло оказывается сильнее тебя. Подчеркиваю: именно абсолютная безгреховность - залог победы и спасения. При упоминании Сауроном кровопролитной резни эльфов в Альквалонде Финродова мораль терпит крах, потому что враг в своей правде оказывается сильнее его, рыцаря без страха, но - не без упрека. Таким образом, уже при небольшой тени на страницах судьбы участь Воина Света (фигурально, а не конкретно Финрода) предрешена. И, даже не читая Сильмариллион, а обращаясь к страницам "Властелина колец" (ВК), мы видим, как в мире Толкиена лучше юности дней, их первых, казалось - простых! - но ярчайших цветов и красок ничего не может быть. А ведь пример Лотлориэна - лишь отзвук величия, догадка о том, что могло - но не осуществилось или перестало существовать. Прелесть первых времен в ВК подчеркивается повсюду. Подвергая это сомнению, мы подвергаем опасности суть Бытийности, Эа. Итак, в аксиоматичности мы разобрались - она - необходимость. Не принимаете - эта Вселенная не для вас.
Отступление от той или иной стороны оборачивается проклятием и бедами, способствуя смешению и приобретению миром всевозможных оттенков серого. Уже описываемые события в ВК нарастающе трагичны - эльфы и орки, еще существующие, становятся легендами, былинами. Золотой Век далеко в прошлом, и на страницах гибнет окончательно чудесный мир - с падением Саурона участь волшебства, что выковывалась при нем - отойти в небытие. Иначе быть не может, нелогично. Потому и воцарение Арагорна - воцарение людей. Славное, как и все начинания, но омраченное окончанием предыдущей эпохи; и действительно, дальнейшее пребывание эльфов в Средиземье после падения злейшего врага, воплощения злых сил настолько мощного, насколько это может быть, без всяких серостей и крапинок, бессмысленно, их судьбы уже с ним не связаны - так Арда окончательно становится Землей, и настает эпоха наша, когда ни добро, ни зло уже не может наблюдаться - нигде - в абсолюте.
И здесь очень, очень интересны все люди, включая эдайн. на мой взгляд, именно в их сотворении (мифе) Толкиен допускает набольшие лакуны. Да и рисует их без большой любви. Действительно, как предлагают авторы "Черной Книги Арды" (ЧКА), можно подумать, что люди в Третьей Теме песни сотворения, Айнулиндалэ, от начала до конца замысел Мелькора, если бы Толкиен не отказал ему в Огне Неугасимом, без которого Мелькору никогда не подняться до роли настоящего Творца. Так, "люди боялись и не любили Валар", да и более прочих рас напоминали Мелькора своим духом, страстями, пороками и устремлениями. В них настолько перемешались добро и зло, что, вспомнив опоры, на которых покоился прекрасный мир Арды неизмененной, нельзя не ощутить большую погрешность в неотъемлемых особенностях человечества. не потому ли и Толкиен оставляет этот вопрос почти без внимания: мол-де, судьбы людей не связаны с Ардой, они - за пределами жизни, только не нужно бояться. И люди очень долго не главные герои в истории Средиземья, лишь в ВК они отстаивают своё право принять эстафету от Перворожденных, эльфов, и многих Толкиен щедро наделяет величием "древности", чтобы обосновать достойность подобного перехода. Оттого и важен сеянец Белого Древа - залог обновления.
Что же меня восхитило в ЧКА - авторы выбрали самый правильный из всех путей, наделив Мелькора человечностью и признаками творца, выбравшего путь познания (знание как объект - вообще артефакт Западной цивилизации), который вызывает сочувствие - на то и весь упор, - а более того, прошедшего путь, в котором не за что просить прощения или раскаиваться, а победители прямо или косвенно оказываются мучителями. Итак, Мелькор не только не теряет и крупицы справедливости в своей правде, но и обретает право толкования отсутствия греха, а следовательно, отрицание его падшести и проступков.
И здесь конец сочинения на тему "Почему эльфы у Толкиена такие хорошие, или об особенностях мироустройства Средиземья".
четверг, 13 августа 2009
Лилии не прядут
среда, 12 августа 2009
Лилии не прядут
вторник, 11 августа 2009
Лилии не прядут
Реальны три вещи: Бог, человеческая глупость и смех. Первые две находятся за пределами нашего понимания, поэтому мы должны делать всё, что возможно, с третьей.
Вроде как "Рамаяна"