Тихий разговор
Боевик для интеллектуалов. Такого мощного и напряженного вербального конфликта на экране, создаваемого всего двумя персонажами, я, признаться, не видел очень давно. Правда, оба эти персонажа — женщины. Мать и дочь. Между прочим, это единственный случай сотрудничества на экране Ингмара и Ингрид Бергман (не родственники).
Мы все родом из детства. Там рождаются все наши страхи на дальнейшую жизнь. Стоит матери чего-нибудь недодать ребенку, то можно в будущем пожать очень горькие плоды. Ребенок — как чаша весов, чуть перевес и…
Обычная семья — муж, жена с сестрой, спокойно живущая в тихой Норвегии. Ева (постоянная актриса режиссера Лив Ульман) вся в радостном напряжении. Вот-вот должна приехать ее мать — знаменитая пианистка Шарлотта. Вроде все ничего, но в этом ожидании кроется что-то тревожное, что-то смутное и неясное. Тревога. Даже не совсем тревога, а угроза. Угроза тихому и спокойному складу жизни Евы. Однако полностью и инициированная самой Евой. Семья Евы живет по своим законам — жена только позволяет себя любить мужу, постоянно воображая, что умерший сын на самом деле не умер, продолжая разговаривать с ним. И заботится о своей умственно больной сестре, когда-то отправленной матерью в клинику для душевнобольных.
Итак, сцена готова для появления Шарлотты. Акт первый — вечер. Шарлотта (Ингрид Бергман), как было сказано выше, пианистка мировой известности, устала от своей кочевой жизни, пытается заново нащупать почву под собой. Сбросить душевное одиночество, заполнить ту пустоту, образовавшуюся после смерти любимого мужчины. Однако, сама Шарлотта также смутно догадывается, что все неспроста. И ее подозрения усиливаются, когда она узнает, что ее вторая дочь находится в этом же доме. Шарлотте тяжело справляться с собой, но она выдерживает первый экзамен на прочность. Правда, в мыслях проклиная себя за ту минуту, когда она дала согласие на эту поездку. Ее внутренний мир снова приходит в беспорядок. Старые мысли не дают спокойно уснуть. Тихая Ева начинает вести свою игру и мать невольно затягивает.
Бергман медленно разгоняет главную интригу — небольшая сцена с игрой на пианино дает нам небольшой ключик к пониманию дальнейшего происходящего. Ева пытается лишить Шарлотту ее самого сильного оружия — высокомерия и отчуждения, заставляя мать снять эту опостылевшую маску. Повествование набирает силу и движет нас к самому напряженному моменту. Занавес.
Акт второй — ночь. Ева и Шарлотта в комнате. Разговор по душам, постепенно превращающийся во взаимные упреки друг друга. Фраза за фразой режиссер раскручивает клубок непониманий между матерью и дочерью, показывая обоснованность наших подозрений во время первого акта.
Ева — одинокий брошенный ребенок, до которого матери попросту не было дела. Шарлотта была всецело занята своей карьерой. Когда Еве требовалось хоть чуточку материнского внимания и тепла, Шарлотта предпочитала быстренько уехать с гастролями в другую страну. И Ева просто замкнулась в себе, лишенная духовного контакта с матерью. Постепенно вырастая, Ева начала строить свою жизнь по подобию того, что видела в детстве. И ни к чему хорошему это не привело — природного музыкального таланта бог ей не дал, единственного сына не сберегла. Остался только нелюбимый муж, как и у матери, да больная сестра. Которой и досталась вся нерастраченная любовь Евы.
Конечно, было бы легко обвинить Шарлотту в бесчувствии, но режиссер начинает устами героини рассказывать другую историю. Историю Шарлотты. Выясняется, что в детстве Шарлотта также была лишена материнской любви, познавая мир только по своим ощущениям, пробираясь вперед почти на ощупь. Единственное спасение — музыка, полностью поглотившая молодую женщину. Музыка, заменившая ей все и ставшая проклятием. Не видев положительного примера в детстве, Шарлотта сама не смогла построить свою жизнь, найдя полное забвение в творчестве. И, как выяснилось, одиночество. Одиночество, не осознанное до конца и от этого очень страшное. Этим одиночеством страдает и Ева, однако компромисса нет. Каждая из женщин замыкается в себе, лишь ненадолго открывшись и выговорившись. Отчуждение не преодолено. Занавес.
Акт третий и последний — утро. Шарлотта уезжает в новое турне, снова оставив Еву. Однако, произошедшее ночью не прошло бесследно для обеих женщин. Что-то в их отношениях неуловимо изменилось. Ева пишет матери вслед письмо — «Прости меня». Конец пьесы.
Признаюсь, что добавить к тому, что рассказал Бергман, безумно сложно. Режиссер с безупречной точностью хирурга препарирует человеческие страхи, отсекая все ненужное, оставляя зрителю почти все на тарелочке. Свен Нюквист в этом ему незаменимый помощник. Картинка идеально подходит рассказу.
Картина построена на сонатной форме — начало, напряжение и развязка. Неслучайно соната названа осенней — в этой семье еще только осень — а там дальше возможно либо зима, либо весна. Бергман нарисовал нам довольно четкую картину — постепенное вырождение семейных ценностей у отдельных слоев общества. Мертвая мать рождает мертвых детей, не способных наладить контакт с окружающим миром. Безразличие и эгоизм только усиливаются. Родители становятся не в состоянии передать какие-нибудь ценности детям. Они сами их не познали.
Однако, некоторые, что делает им честь, стараются исправить ошибки и понять другого человека. Отыскивая грань соприкосновения, не отсиживаясь каждый в своем углу до самой смерти. Шанс на понимание в этой семье есть — сделан первый, но очень важный шаг. Но за ним надо сделать еще и еще один. Ведь как говорил Конфуций — даже самая длинная дорога начинается с первого шага. И первый шаг уже есть.
Мать и дочь, не имея верных спутников, должны найти счастье именно друг в друге, но для этого необходимо переступить через ненужные амбиции и гордость. Они должны научиться прощать. Прощать даже то, что причинило так много горя. Надо излечить ту болезнь, чтобы она больше не передавалась дальше. Это тяжелое испытание, но оно соединит этих людей.
Бергман пригласил однофамилицу в картину не зря. Всем известно, что Ингрид, шведская подданная, практически всю карьеру выстроила в США. «Осенняя соната» — это возвращение домой. По сути Бергман бросил Лив Ульман на произвол судьбы, заставив последнюю играть исходя из своих собственных ощущений. Все время Ингмар посвятил Ингрид. Подтекст? А как же. Ситуация на съемочной площадке повторилась и в кино. Забытая режиссером Ульман и капризная, трудно входящая в кинопроцесс Бергман. Поэтому на экране все так убедительно выглядит.
Так достоверно показывать эмоции и чувства персонажей, заставить зрителя сопереживать доступно не всем режиссерам. Напряжение, создаваемое практически из воздуха и запечатленное на пленку, — это сильно. Без взрывов, только два человека и разговор длиною в жизнь. Во многом бессловесный, но от этого не менее волнующий.