Лилии не прядут
читать дальше

@музыка: Chris Rea

@настроение: когда я это проходила??..

@темы: tests

Лилии не прядут
Перепост из блога - (с) Елена Кузьмина

В книге Аннет Инсдорф - прекрасный анализ финальных кадров фильма "Синий" - тех самых, от которых (музыка Прейснера!) мороз по коже:

"...Любовная сцена за стеклом, в финале фильма, открывает один из самых великолепных и трогательных эпизодов в фильмах Кесьлевского. Музыка словно уводит камеру от лица Жюли за стеклом – в разных направлениях.

Рука мужчины выключает будильник – это Антуан; на нем цепочка, он касается крестика, подаренного ему Жюли.

Камера движется вправо, следуя взгляду Антуана.

Мы видим мать Жюли, сначала отражение, потом лицо – она закрывает глаза, к ней спешит медсестра...

Затем, словно маятник, камера движется влево – секс-клуб, полуголые танцовщицы, крупный планом – лицо Люсиль...

Подглядывание совсем иного рода следует дальше – округлое чрево,

Сандрин видит на экране УЗИ своего будущего ребенка (этот кадр, которого не было в сценарии, подсказал Кесьлевскому один из ассистентов).

Следуя взгляду Сандрин, камера перемещается вправо, - крупный план: отражение в глазу - обнаженная спина...

Крупный план – лицо Жюли.

Камера совершила круг – объяв пульсацию будильника Антуана, круглую сцену секс-клуба, округлое чрево Сандрин - и ребенка, свернувшегося в нем, – остановившись на Жюли. Кажется, что все эти люди – часть её самой. Музыка создает ауру Богоявления, прозрения – объятые ею персонажи словно уравнены, прощены, им дарована надежда".


@темы: movies, Europe, culture

Лилии не прядут
Перепост из блога - (с) Елена Кузьмина

«Синий» повествует о цене, которую приходится платить за свободу. В какой степени мы действительно свободны?

Героиня – несмотря на трагедию – оказывается в исключительно комфортной ситуации. Ведь Жюли абсолютно свободна. С гибелью мужа и дочки она теряет семью и тем самым – все обязательства. Она прекрасно обеспечена, ничто её не связывает, она ничего никому не должна. Возникает вопрос: действительно ли человек в такой ситуации свободен?

Жюли считает, что да. Поскольку у неё не хватает решимости покончить с собой (а может, такой шаг противоречит её мировоззрению – этого мы никогда не узнаем), она пытается начать новую жизнь, освободиться от прошлого. В таком фильме, казалось бы, должно быть много сцен с посещением кладбища, со старыми фотографиями. Но таких сцен нет. Прошлое Жюли отсутствует – она решает его зачеркнуть. Возвращается оно лишь в музыке. Но оказывается, что от всей прожитой жизни освободиться невозможно – в какой-то момент возникает страх, ощущение одиночества, появляются люди, связанные для Жюли с прошлым. Она начинает понимать, что так жить нельзя.
(Кесьлевский. О себе)

В не-знаю-в-который раз посмотрела любимый фильм. После всех анализов и диссертаций новое сказать о фильме сложно. Однако, смотреть фильм можно и нужно снова и снова, открывая каждый раз что-то новое. Исключительно поверхностно-эмоциональное восприятие.



Ужасный грохот, авария, затемнение – и сразу кадр: легчайшее перышко, колеблемое слабым дыханием Жюли...

Гробик Анны с датами рождения и смерти – 26 апреля 1985 – 7 сентября 1992...


Музыка = боль = синий свет.

В этом фильме мы используем несколько затемнений. Затемнение означает, что произошло какое-то время. Конец сцены – затемнение – новый план. В фильме четыре таких затемнения, и все они служат для одной цели. Мы хотим в эти четыре момента показать время глазами Жюли. Для нее время стоит на месте. Например, такая сцена: приходит журналистка, здоровается. Первое затемнение. Прежде чем Жюли ответит, проходят две секунды. Между двумя фразами для Жюли проходит вечность. Музыка возвращается к ней, а время останавливается. (Кесьлевский. О себе)



Вернувшись в дом – Жюли заходит в синюю комнату дочери – словно окунается в мучение.


Оливье чуток; тактичен (увидев Жюли, бессильно опустившуюся на порог комнаты – почувствовал; немного помедлив уходит...); любит её; когда позвала – бежит

Я споткнулся и упал»)...



Музыка в «Синем» играет огромную роль. В кадре часто появляются ноты. В определенно смысле это вообще фильм о музыке, о ее создании. Некоторые считают Жюли автором музыки, которую мы слышим. В одной из сцен журналистка спрашивает: «Это ведь вы сочиняли музыку за вашего мужа?». Возможно, так оно и есть. И переписчица в какой-то момент замечает: «Разве Жюли только вносила поправки?» Соавтор она или автор? Как бы там ни было, она – автор тех поправок, которые сделали целое более совершенным. В фильме мы без конца «цитируем» фрагменты оратории, а в финале она звучит целиком – монументальная и величественная. (Кесьлёвский. О себе)



Сакраментально «рукописи не горят»: музыка не может исчезнуть, перемолотая мусоровозкой...

Копировальщица нот: Эта музыка так прекрасна – нельзя уничтожать такое.



Леденец дочери – Жюли его яростно сгрызает, пытаясь избыть боль.



Жюли (Оливье): Я обыкновенная женщина. Я потею, кашляю, у меня кариес. Вы не будете по мне скучать...

Самый яркий момент: когда Жюли, оставив Оливье и дом, забрав лишь коробку с синей лампой – в приступе отчаянья ведет костяшками пальцев по неровной каменной стене... Классическая попытка – одной болью заглушить другую.



Жюльетт Бинош (кстати, в бессчетный раз поразилась выбору Кесьлевского: идеальная актриса для роли Жюли!) так рассказывает об этой сцене в разных интервью:


«Мне пришлось пораниться, расцарапывая руку о стену, в отчаянии после утраты моих родных в аварии в начале фильма. Требовался протез. Я сказала Кесьлевскому: «Я могу это сделать своей рукой», а он посмотрел на меня и вспыхнул: «Ни в коем случае. Ты играешь в кино не для того, чтобы ранить себя». Он меня удивил: впервые кто-то заботился обо мне во время съемок. Я подумала, что этот человек - из другого мира».



- Когда я пришла к Кесьлевскому на собеседование, он объяснил, что героиней фильма "Три цвета: синий" должна стать женщина, которая вроде душевно умерла, но возрождение ее неизбежно. Просто она сама об этом пока не знает.Мне в тот момент это было так близко. Лучше съемок в моей жизни не было. Кесьлевский так заботился обо мне, даже не разрешил поцарапать руку по-настоящему, а заказал специальный протез руки. Так ко мне еще никто не относился. Мы снимали по одному дублю каждую сцену, потому что он умел подготовить актера. Когда я узнала о его смерти, мне самой жить не хотелось.



- Ваше имя? (агента по найму квартир играет Филипп Вольтер).

- Жюли де Курси... Простите, Жюли Виньон: я снова взяла девичью фамилию.







Отблески синего цвета на лице Жюли - неизбывное страдание...



В новой квартире прежде всего вешает синюю лампу дочери.

Установка Жюли, защитная реакция – отключиться от всего в жизни. Когда избитый и преследуемый человек кричит о помощи и колотит в двери – не отвечает.



Соседи: Она же шлюха.

Жюли: Меня это не касается.



Люси: Когда я была маленькая, у меня была такая же лампа. Я становилась под неё и протягивала руки. Я мечтала высоко подпрыгнуть и коснуться её…



В руках Жюли дрожит букет, подаренный Люси в благодарность за поддержку (за "не касается"): она почти в мистическом ужасе – всё, о чем рассказывает Люси, несомненно проделывала под лампой и ее маленькая Анна…



Не касается ничто: согбенная крошечная старушка, пытающаяся дотянуться до отверстия в мусорном контейнере, чтобы бросить бутылку – но Жюли почти медитирует, подставив лицо солнцу...



Антуан спрашивает: «Вы не хотите ничего знать? Я был возле этой машины через несколько секунд после...» Жюли отвечает: «Нет». Она не хочет думать ни о катастрофе, ни о муже. Но самим своим появлением Антуан всё это возвращает.

Антуан – очень важная фигура, но не для Жюли, а для зрителя. Это мальчик, который что-то видел. Благодаря ему мы многое узнаем о её муже, например, что это был человек, всегда повторявший анекдоты дважды. Мы многое узнаем и о самой Жюли. Кроме того, как раз в присутствии Антуана Жюли единственный раз в фильме смеется. Оказывается, она может смеяться.

Об Ануане мы не знаем ничего, кроме того, что он был свидетелем автокатастрофы. Мне нравится, когда в фильме вот так мелькает кусочек чьей-то жизни – без начала и без конца.
(Кесьлевский. О себе)



Антуан чем-то напоминает Яцека из «Декалога 5»...

-Я подошел к машине, как только... – Нет! (затемнение, напоминание, боль).



Снова насыщенно-синий бассейн; приступы боли; всплески музыки... Жюли топит боль, свернувшись зародышем под водой.



Прошлое не отпускает: в кафе к ней подсаживается Оливье: живое напоминание.



Это – область личной свободы. Насколько ты свободен от своих чувств? Что такое любовь – свобода или её отсутствие? А культ телевизора? Теоретически телевидение – это свобода: ведь можно смотреть программы всего мира. На практике же оказывается, что тебе необходим как минимум еще и видеомагнитофон. А если что-то выходит из строя, начинаешь искать механика... Отремонтируешь – и злишься на идиотские программы. Одним словом, стремясь к свободе культурного выбора, ты тут же оказываешься жертвой собственного телевизора. (Кесьлевский. О себе)





Сцена с матерью: «У меня есть телевизор. Можно увидеть весь мир». Отражения: Жюли смотрит в окно, отражаясь в стекле фотографии… Мать живет в своем мире - не узнавая собственную дочь, называя её именем своей умершей много лет назад сестры.



Жюли: Мама, мои муж и дочь погибли. У меня больше нет дома. Я буду делать одно: ничего. Я не хочу никаких вещей, воспоминаний, друзей, любви или привязанности.



Любовь - это прекрасно, но ты становишься зависимым от любимого человека. Когда у тебя есть это прекрасное чувство и любимый человек, ты начинаешь делать многое наперекор самому себе. Так мы ставили в этих трех фильмах проблему свободы. (Кесьлевский. О себе)



Жюли: ...Когда я была маленькая, я боялась мышей?

Мать: Ты не боялась, это Жюли боялась.



Попискивания и возня мыши с мышатами – как вскрики детей…

Оливье играет музыку хорала – мышь прячет мышат…



Жюли выбрала естественный путь избавления от мышей – кота. Но это всё равно убийство.

Жюли (Люси): Я взяла кота у соседа, чтобы он убил мышь. У нее мышата.



Тут же в бассейн запрыгивает группа детей…



Люси – здравомыслие, секс, немного цинизма. Цвета – ярко-красный и синий. В секс-клубе, куда она пришла по просьбе (к вящему восхищению и благодарности) Люси, Жюли настигла телепередача о муже, она видит фотографии и узнает о любовнице мужа.



Оливье берется завершить концерт Патриса – чтобы пробудить Жюли, заставить ее очнуться и вернуться к жизни. Он спокойно сообщает Жюли о многолетней связи Патриса; но она ничего не подозревала – еще удар…



Когда Жюли во Дворце Правосудия ищет Сандрин – на фоне проходит Кароль («Белый»), который пришел на бракоразводный процесс.



Любовница мужа и Жюли беседуют; соперничество благородств. После этой встречи Жюли – почти захлебывается в синем бассейне...



Жюли: Случайность: если бы я взяла и сожгла бумаги – не узнала бы об измене.

Она отдает дом и фамилию Сандрин и ее нерожденному сыну.



Оливье – купил матрац, на котором они с Жюли провели ночь в ее бывшем доме.

Жюли (Оливье): Вы один? Вы всё еще любите меня? Я сейчас приеду...



Она – жертвенный агнец: не простила, не забыла. Просто – благородная натура в тисках судьбы. Когда она занимается любовью с Оливье – цвет – синий; это всё еще боль.



Очень красив финал фильма: Антуан – на нем цепочка с распятием, подаренная Жюли. Несомненно, что история с аварией повлияла на него и возможно, на всю его жизнь, хотя он всего лишь прикоснулся к ней, мимолетно. Умирает мать Жюли... Красная сцена борделя - крупным планом прекрасное лицо Люси...



Сын в утробе Сандрин... Крупным планом зрачок Жюли, как в больнице в начале фильма, когда очнулась после аварии...

Невыносимо-прекрасная музыка Збигнева Прейснера – делает фильм похожим на «Без конца» (конечно, не только музыка, но эта связь явственнее всего).



"В фильме мы без конца «цитируем» фрагменты оратории, а в финале она звучит целиком – монументальная и величественная". (К. Кесьлевский)



Жюли в слезах.



Не смирилась и пока не выкарабкалась – ее медленно покрывает отсвет синего – боль.



**

Trivia

At one point, we see Julie carrying a box which, as a close-up shows, has prominently written across it the word "blanco", Spanish for white; in the next shot we are looking at her from behind, and she pauses in the street as a man in blue passes her on her left and a woman in red passes her on her right. This is a subtle reference to the structure of the Three Colours trilogy - blue, white, red, in that order, mirroring the French flag.



During one swimming scene in the blue pool, children in red and white bathing suits run out and jump in the water - another subtle reference to the trilogy (blue, white, and red).



For European TV screenings, the scene where Julie has a cat eat the baby mice was cut.



For the shot where Julie scrapes her hand along a stone wall, Juliette Binoche was originally supposed to wear a prosthetic to protect her hand, but it looked too obvious on camera. Binoche felt the scene was important enough that she actually dragged her unprotected hand along the wall, drawing real blood.



Factual errors: The speech given at the funeral states Julie's daughter's age as 5, but the dates on the coffin (26/04/1985 - 07/09/1992) would make her 7 years old.




"Три цвета: синий" (1993) своим эмоциональным напором, визуальным и музыкальным великолепием, высокой торжественностью вернул Кесьлевскому поклонников и принес венецианского "Золотого льва". Сниженный до анекдота "Белый" получил в следующем году в Берлине скорее утешительный приз "за режиссуру". "Красный" и вовсе оставил равнодушным каннское жюри, утомленное солнцем и загипнотизированное "Бульварным чтивом". По гневному утверждению Кармица, "тарантиномания" победила искусство в результате постыдных франко-американских интриг. (отсюда)


@темы: movies, Europe, culture

Лилии не прядут

(с)

 

«Рыцарские доспехи весили непомерно много, и рыцарь в них не мог самостоятельно залезть на лошадь»

Миф берёт свои корни от турнирных доспехов, которые действительно со временем всё больше утяжелялись, так как усиливались требования к безопасности. Но они нигде, кроме турнира, и не использовались. Боевые доспехи же были относительно лёгкие (в районе двадцати килограммов). И позволяли комфортно носить их в течение довольно продолжительного времени (до пары суток, естественно, при условии что такие элементы, как шлем, рукавицы/перчатки и голени по возможности снимались). Так как доспехи имели грамотную систему крепления и распределения веса, тренированный человек практически не испытывал неудобств при обращении с ними и мог не только залезать и слезать с коня без помощи пажа, но и спокойно вести манёвренный пеший бой.

Также беспочвенен и миф о том, что упавший с седла рыцарь не мог сам встать. Вставал, как миленький, если не терял сознание от повреждений. Исключение — опять же, турниры, где рыцарь действительно был запаян в броню с ног до головы, но на турнире быстро вставать после падения было и не нужно, так как падение одного из рыцарей с коня, как правило, было финальной точкой поединка. Впрочем, правила различались от турнира к турниру, иногда и мечами махались до полной отключки.

«Рыцари дрались насмерть и гибли сотнями» vs «Рыцари были неуязвимы в доспехах»

Противоположный по форме и одинаковый по содержанию бред, проистекающий из двух различных веток рыцарских романов — «боевой» и «гламурной».

По существу вопроса, как отмечалось выше, хороший доспех стоил больше, чем крестьянин видел за жизнь; наверное, если бы он не работал, черта с два кто бы раскошелился. Летальность турнирного боя со временем снижалась, пока не стала стремиться к нулю (см. выше). С полевыми сражениями интереснее. Длительное время (приблизительно до пятнадцатого века) убить рыцаря в качественном доспехе[2] было весьма непросто. Отсюда популярность не фэнтэзийных мечей, но всевозможных палиц, моргенштернов, дубинок, копий, алебард и подобного: вместо малопродуктивного прорубания доспеха оглушить носителя грубой силой. Глушеная рыба шла на рынке, точнее, за выкуп, не то чтобы на вес золота, но в сравнимых порядках. Поэтому для распоследнего ратника передать подраненного противника сюзерену на предмет заработать (поскольку самому простолюдину получить с рыцаря выкуп не светило) означало шанс к хорошей жизни, а добивание такового — довольно надежные и весьма вероятно летальные пиздюли от начальства же.

Через это подавляющее большинство боевых потерь рыцарства проходило по категориям раненых и плененных, а основной причиной смерти оказывался не вражеский клинок, а воспоследовавшая гангрена (ибо до концепции антисептики в медицине оставалось протянуть буквально пару сотен лет; тот самый Львиное Сердце, каких-то десять дней агонии — и тамЪ).

С другой стороны, некоторые войны (чем особенно славились религиозно замешанные, вроде Альбигойских, и базировавшиеся на перезрелой взаимной ненависти, как например постоянно получалось у англичан с французами) велись совсем уже на другой планете не только от соображений рыцарства, но и от вполне денежной выгоды. В таких случаях ВНЕЗАПНО обнаруживалось, что если плененных и оглушенных добивать, то рыцарям следует очень memento mori. Ну, а с постепенных распространением сначала мощных луков и арбалетов, успешно пробивавших доспехи (битва при Пуатье до сих пор считается среди историков образцовым примером), а затем и огнестрельного оружия, выживаемость рыцарей действительно стала приближаться к таковой у легкобронированной пехоты — один рябчик — один лошадь. Что, в свою очередь, и привело к закату всей темы.

Но это уже совсем другая история и совсем другое время.

«Меч — вот оружие, достойное рыцаря»

Адово распеаренное клише, чьи корни теряются в веках, а именно в истории кельтов, которые поклонялись мечу. Их-то римско-греческие соседи главной-то фишкой считали копье. Меч и его разновидности — это фишка не сколько этого вашего Средневековья, а в большей степени Древнего мира. Предки толерастов из ЕС тысчонки две назад бегали по лесам и полям с этими самыми ковырялами наперевес и очень любили отрубать друг другу головы. Ибо доспехи в те суровые времена мог себе позволить даже не каждый саксонский или франкский вождь, а от закованных в бронзу легионеров проще было бежать куда угодно, покуда цел. Руки-ноги у всех врагов почти голые — отрубай не хочу. А вот как раз в отрубании славному ковыряльнику с тяжёлым клинком равных нету. Та же байда сохранилась и в Раннее Средневековье. Трешевые скандинавские саги полны упоминаний безногих и безруких. И мечей в одной Скандинавии если не over 9000 найдено, но тЫщЫ полторы точно.

Надо понимать, что наравне со многим другим, металлургия — наука, получившая настоящее развитие лишь в новое время. Длинный и плоский лист металла в древности мог быть либо мягким, либо хрупким, либо не совсем то и другое, но астрономически дорогим. Полумифическая «дамасская сталь», в частности, получалась чередованием слоев мягкого и хрупкого. В этой вашей Японии с катанами такая же хренота.

Отсюда и легенды о древних мечах, которым сражался ещё пра-пра-прадед владельца, а то и вовсе какое-нибудь ктулху — меч был не самым эффективным, а самым дорогим и понтовым оружием. Ими не столько рубились, сколько потрясали на всяких пирушках.

И да, меч отлично рубит небронированную чернь, которая составляет отряды копейщиков и прочий рядовой состав, но против равного соперника в латах подавляющее большинство мечей работают чуть хуже лома, так как весят меньше. Так мы получаем расовый цвайхендер сиречь двуручник, коими вооружают грязных бородатых ландскнехтов — те ими и охаживают крестьянские толпы или турок-осман.

Со своей стороны, дубины, палицы, булавы, моргенштерны, шестоперы, боевые молоты и кистени совсем чуть-чуть неудобнее для мясорубки (застревают в первой же голове, черти!), но качественно иначе работают против доспехов: вместо малоосмысленной рубки железа железом наносят ударные повреждения сквозь обмундирование прямо в тело. «Труп выглядит как живой», что называется. А копья, клевцы, чеканы и прочие боевые топоры и секиры были предназначены именно для рубки дров, то есть концентрации максимума удара на минимальной поверхности. Что очень печалило мародеров, поскольку доспехи с дырками уходили барыгам со скидкой.

Все вышеперечисленное технологически представляет собою тупо кусок металла, не очень важно какого качества, на деревянной рукоятке. По сравнению с цельнокованым клинком… ну, ты понел.

Вообще, историческое значение меча есть предмет постоянных срачей между разнообразными историками, реконструкторами и примкнувшими — и читателями фэнтэзи в комплекте с эльфами восьмидесятого уровня. Характерно, что где-то в совсем хорошо наблюдаемом и изученном 17+ веке, после исчезновения доспехов на поле боя (по описанным в предыдущем пункте причинам), мечи у офицеров быстро сменились на предельно облегчённые шпаги. В итоге легко заметить, что по доспехам — булава, без них — шпага, без денег — копье (в отличие от всего вышеописанного не выходившее из моды вообще никогда), а меч — некий гибрид первого и второго без малейшего внимания к третьему, если не считать польский концерж или кончар - полутораметровую кавалерийскую шпагу. Ну, и в итоге это непонятное орудие сомнительной полезности имеет в литературе и культуре распространение куда большее, чем в истории.

«Рыцари были жуткими грязнулями»

Рыцари были не чище и не грязнее остальных людей в тогдашней Европе. Другое дело, что по меркам просвещённого XXI-го века «жуткими грязнулями» тогда были вообще все.

Гадить под себя, тем не менее, было не принято. Средневековые одежда и доспехи максимально облегчали процедуру справления малой и большой нужды. В то время не было штанов в классическом их понимании, а носили так называемые шоссы, представляющие из себя суконные чулки, которые подвязывались к нижнему поясу, а в XV веке стали сшивными (на жопе) и заимели брагет — клапан спереди (дабы не усложнять процедуру облегчения). Функцию защиты чресел от окружающего воздуха выполняли средневековые панцу, называемые «бре», которые имеют дальнего правнука, известного сейчас как семейки. Они зачастую имели длинные штанины (если это можно так назвать), которые заправлялись в шоссы. Чтоб не поддувало. Даже будучи одетым в доспех, облегчиться — дело минуты, так как доспех всегда был открыт снизу. И достаточно было приспустить шоссы на необходимое расстояние для извлечения МПХ или жопы, и можно делать дело. Открытый снизу доспех даже комфортней — так мягче сидеть верхом, а причинное место прикрыто конём и седлом с металлической пластиной. Если же воену приходилось драться пешком, то он надевал металлическую юбку до колен (или кольчугу, в зависимости от понтов, эпохи и модных веяний).

Во второй половине XV века появился гульфик, который представлял собой… нехилых размеров стальной член (полый естественно), иногда с лыбящейся рожицей на залупе. Впрочем, чаще всего он носился в парадных целях, а не в бою — даже вкупе с появившейся позже бронезадницей он не обеспечивал такой защиты, как юбка — в щель между гульфиком и набедрениками с ташками (tassets) можно присунуть меч или копьё, что латной юбке не грозит.

Но это мы отвлеклись. Суть в том, что рыцари хоть и грязнули, но понимали, что такие вещи как дефекация и мочеиспускание в бре влекут к очень малоприятным последствиям для кожи и общего здоровья в целом и МПХ с жопой в частности. А мнение о вони рыцарей происходило от несколько других причин: анонимус, нацепи на себя плотный свитер-поддоспешник и активно помаши длинным трёх-четырёхкилограммовым ломом с полчаса под жарким палестинским солнцем. Чуешь, чем пахнет?

«Рыцари не стирали одежду подолгу»

Этот миф верен, но лишь отчасти. Дело в том, что в средневековье не стиралась только верхняя одежда. А давно-ли Анонимус стирал свой верный пуховичок? Нижняя, которая представляла из себя камизу (рубаха) и бре (трусы-семейки), стиралась по возможности часто. К тому же в рыцарской среде был популярен институт обетов — эдаких священных христозных клятв, которые рыцарь, раз уж дал, то обязан был держать оговорённый срок и никак иначе (гнилые отмазки типа: «да я был бухой в драбадан»; «да она просто обещала мне дать, и только поэтому я…» — не канали). Разумеется, рыцари отнюдь не давали фундаментальных обетов за редким исключением, чаще всего клялись определённое время (пятнадцать суток) или до определённого события (пока не помогу пятидесяти старушкам перейти дорогу, пока не трахну трёх драконов) носить какое-нибудь пафосное прозвище, не бриться, не стричь ногти, не мыть тело, не бухать винцо, короче, всячески стеснять себя, но не глобально.

«У рыцарей была железная дисциплина»

Перпендикулярно. Мы все помним из учебника по истории, что у рыцарства не было чётких прописных уставов и не было единой организации, которая бы за ними следила. Зато было понятие равенства и сюзеренства. Равенство изначально подразумевало, что все рыцари равны между собой, а правит ими только достойнейший из равных (обычно это король; редкие, по преимуществу книжно-романные паладины иногда замахивались либо на Б-га, либо на абстрактную высшую справедливость). Сюзеренство представляло из себя иерархию подчинения, известную нам со школы: «вассал моего вассала не мой вассал». Первое и второе привносило в обычную жизнь рыцарства такие весёлые дебаты на тему что, кто и как должен делать, что порой походный лагерь превращался в знатнейший балаган.

Точнее, в такой балаган превращался каждый походный лагерь, кроме тех редких случаев, когда большой пахан оказывался мощным, как бык, надежным, как трах, и резким, как понос. Крупных фигур подобного масштаба история со времен Ричарда I не знала.

Доставляли такие отдельные пункты сюзеренства, как максимальная длительность похода (после чего вассал мог с чистой совестью съебать нахуй оставив своего сюзерена одного в чистом поле), минимальное количество дружины, которую вассал обязан привести по первому зову сюзерена, жёстко установленное количество девственниц, поставляемых ко двору сюзерена на праздники и прочее. Причём по понятиям Средневековья, эти нормативы не стоило превышать, даже если вот именно сейчас очень надо для дела, и вассал сам не против — ибо тогдашнее обычное право легко могло обязать его в будущем делать то, что он сделал однажды из чистой любезности. Gopnick-age, чего ж вы хотите.

Из-за этого был проёбан не один десяток битв и походов.

Рыцарь олицетворял собой идеал средневекового понимания мужественности, то есть ходил петух петухом (нет, дети, не тот, а весь из себя такой гордый красава), играл мышцой перед бабцами, раздувал ноздри и опять же играл мышцой перед мужиками, мимикрируя под бычару. Такой рыцарь не мог ни в коем случае позволить себя затмевать тем, кто по рангу был ниже его хоть на полмиллиметра, он всегда хотел быть самым-самым отчего дико фалломорфировал при угрозе своим иллюзиям. По этой причине сборы феодальных лордов, имеющих под командованием большие армии для определения, кто же поведёт всю эту ораву гордого мужичья в железе, превращались в конкурсы по фаллометрии, в которых аргументом порой становился меч и были реальные жертвы, отчего страдала политическая успешность предприятия (Не все хорошие генералы хорошие фехтовальщики, и наоборот).

Алсо, часто феодалы выбирали какого-нить авторитетного старого пердуна со стороны, который, может, уже и сам забыл, когда в последний раз садился на коня, но зато в молодости эпично насовершал и Анон помнит. Такому старпёру рыцарям было не в падлу кланяться и слушаться его без урона для своей опухшей чести. Что и приводило иногда на вершину людей взрослых, умудренных опытом и не стестенных недоёбом, либо, по крайности, умных манипуляторов, руливших всем из-за спины старого маразматика.

Одна из причин, кстати, почему многие рыцари предпочитали молиться Деве Марии — она не мужик, перед госпожой не ущербно для ЧСВ на коленях стоять, в то время как перед самим Б-гом некоторые железнолобые чувствовали себя неуютно.

Стоит также добавить, что для решения проблем с дисциплиной и были созданы рыцарские ордена.

«Рыцари странствовали и воевали в одиночку»

Не будем об оруженосце (одном или нескольких), без которого рыцарь — как современный гендиректор без секретарши. Нормальный рыцарь поставлялся в комплекте с так называемым «рыцарским копьём». Куда входили он, оруженосцы, пажи и от пары-тройки до нескольких десятков конных и пеших, лучников и бойцов, с конным сержантом во главе. Количество исходило из понтогонных и финансовых возможностей рыцаря, так как одоспешивал, вооружал и платил им денежку начальник из своего кармана.

Это «рыцарское копьё» — большая заноза в заднице историков, так как в описаниях многих битв того времени тогдашние графоманы-летописцы любили указывать не количество людей в целом, а количество «копий». Учитывая неоднородность и разброс в количестве людей в копье, посчитать, кого и сколько там взаправду было, становится архигеморройной задачей.

Тем не менее, образ странствующего рыцаря-одиночки был весьма любим авторами рыцарских романов (в том числе, средневековыми). Это нормально для художественного произведения, однако в те времена можно было наглядно убедиться в том, что герой рыцарского романа отличается от обычного рыцаря так же, как Индиана Джонс — от среднестатистического археолога. Сегодня же образ из рыцарских романов для обывателя является чуть ли не единственным источником сведений о сабже, из-за чего и появился данный миф.

«Засилье рыцарей и тысячные армии рыцарей»

Миллионы, что уж там. Количество рыцарей по отношению к остальному населению было ничтожно («Аванта», например, приводит число в 2750 рыцарей на всю Францию и Англию вместе взятых, по состоянию на XIII век). Многотысячные армии тех самых рыцарей присутствуют только в больном воображении людей, насмотревшихся Властелина колец. Даже в такой величайшей битве того времени, как битва при Азенкуре, при численности французского войска в десять тысяч лягушатников количество рыцарей не тянуло и на полторы тысячи благородных рыл. И это ещё по смелым оценкам.

И пусть в войске их был мизер, рыцари являли собою тузы в колоде, самый мощный род войск — бронированную тяжёлую кавалерию, вместе с сержантами составлявшую основу любой средневековой армии. Гораздо более многочисленная пехота — простолюдинные кнехты, как ближнего боя, так и стрелки — в полевом сражении была вспомогательной силой, зато оказывалась очень полезной при штурме повсеместных тогда замков. Но удар разогнавшегося клина рыцарской кавалерии был самым страшным видом уничтожения вплоть до изобретения огнестрельного оружия и тактики пехотинцев держаться твёрдым строем с выставленными пиками. Несмотря на то, что фаланга была придумана ещё древними греками и усовершенствована не менее древними римлянами, в Тёмные Века недисциплинированные варвары её успешно проебали (по сути, стена щитов в более-менее приемлемом виде сохранилась только у тех народов Европы, у которых конная дружина так и не смогла окончательно вынести с поля боя пеших ополченцев — на Руси, в Скандинавии и т. п.). Восстановлена была пикинерская тактика только у швейцарцев к XV веку. Хитрые чехи в то же время использовали ещё более лобовой вариант — ставить мобильные стенки из телег, нагруженных всяким хламом, снабжённых бойницами для пальбы и скованных цепями. Кавалерийский набег натурально вынужден был распихать своими тушами вагенбург, чтобы добраться до подлой черни.

Известно охуенное количество битв, где гибло только простонародье. Нет, рыцари тоже рубились, но у этих было не всегда принято убивать друг друга (плохой тон, однако, потрошить собрата, благородного дона), всё больше старались либо оглушать врага, либо брать в плен. Чернь тем более старалась рыцарей не убивать. Пленников, как упоминалась ранее, не брали только уж в совсем непримиримых холиварах, в случае народных восстаний, да и, в частности, себе-на-уме швейцарцы, не имевшие своих рыцарей и вообще не слишком богатые, чтоб ещё пленных кормить (швейцарский законодательно [!] закреплённый обычай не брать пленных послужил причиной обоюдной взаимной ненависти с рыцарями, а потом и с другими илитными видами войск позднего средневековья).

Ещё одним фактором, сдерживавшим рост количества рыцарей, было крайне низкое количество лошадок, достаточно сильных и выносливых для рыцарских утех. В отличие от доспехов, которые могли быть подобраны с трупа либо достаться по наследству, лошадку приходилось растить самому либо покупать за серьезные деньги. При этом служила она недолго (попробуй потаскай на горбу железного человека да побегай с ним галопом), легко ранилась, ни для каких других дел не годилась. Не случайно путешествовали рыцари обычно на рядовых конягах, а боевой конь отдыхал под попоной.

«Рыцарь должен быть в латах»

Большую часть времени существования рыцарства использовались кольчуги, а латы стали эволюционирвать из наручей и поножей, носимых с бригантиной, которая на Руси называлась куяк (хуяк — монгл.). Бригантина — это жилетка из пластин под сукном типа бронежилета, до Столетней войны малораспространённая. В результате Столетней войны, когда выяснилось, что стрела из двухметрового лука, выпущенная здоровым амбалом (знаменитые английские лучники), легко пробивает двойную кольчугу, бригантины стали дичайше котироваться.

Более того, настоящие полные латы (full-plate) были широко распространены чуть более ста лет — с конца XIV века примерно до середины XVI. Позднее же их носили не столько простые шевалье (рыцари), сколько высшая аристократия и жандармы (тогда ещё не полиция, а королевская гвардия), в то время, как не сильно родовитые дворяне вместо посвящения в рыцари стали идти в кирасиры и рейтары[4], где полного доспеха не носили, а то и вовсе офицерами в пехоту.

Первыми превратить наручи и поножи в латы, дополнив их набицепсниками и набедренниками додумались в Испании с Португалией ещё в конце XIII века. Что никак не впечатлило прочую Европу, поскольку для конной сшибки двух всадников с копьём и щитом вполне хватало кольчужного доспеха, и даже простые наручи с поножами мало кто носил. И только Столетняя Война породила высокий спрос на тогда ещё неполные латы и бригантины, которые стали быстро эволюционировать. Ко времени подвигов Жанны д’Арк, комбинация ручных-ножных лат и бригантины успела проэволюционировать в полный доспех. Правда, сказать, что именно фулл-плейт поспособствовал подвигам Жанны, не получится, потому что немалая часть рыцарей при её жизни вместо новой и дорогой импортной латной кирасы продолжала носить бригантину отечественного производства.

В производстве фулл-плейтов изначально лидировала Италия, производившая округлые гладкие латы, а вслед за ней тогда ещё с отставанием шла Германия с её грубой угловатой бронёй. В других же странах полные доспехи вплоть до заката эпохи рыцарей не производились, и лишь в середине-конце XV века, в разгар Высокого Возрождения, в Англии с Францией всё же научились делать собственные фулл-плейты. Безусловное лидерство Италия удерживала, пока в Германии не появились гатишные латы, и уже итальянцы стали подражать германским доспехам.

Таким образом, символ средневековья — Gotische Rüstung — был современником Колумба, первых шпаг (не хуёвых классических булавок, а фактически настоящих полуторных мечей, отличающихся от обычных полуторников сложной гардой, позволяющей не ссать за свои пальцы и без латной перчатки) и пистолетов Леонардо да Винчи. Готические латы были доступны в основном рыцарям Центральной Европы. Подавляющая часть благородных испанских и португальских донов из-за бедности могла позволить себе купить фулл-плейт лишь отправившись вслед за Колумбом, да и то если очень повезёт (Кортесами становились отнюдь не все). Да и в Польше такие доспехи были доступны в основном магнатерии, а немалая часть шляхты вместо лат перебивалась кольчугами и бехтерцами. Впрочем, с позднее возникшей гусарией всё было точно так же — даже неполный «рейтарский» доспех крылатого «товарища» мог позволить себе в лучшем случае один из десяти исполчённых дворян. В Богемии (Чехии) с ценами на германский фулл-плейт обстояло значительно лучше, так как Богемия официально входила в Рейх, была важным торговым центром (своя соль, серебро и железо), не говоря уж о близости Нюрнберга и Аугсбурга. Относительно неплохо с доходами дворян обстояло в Англии, правда, там готичный германский фулл-плейт могла себе позволить лишь высшая аристократия, но тем не менее доход простых рыцарей всё же позволял купить недорогой полный доспех итальянского производства (дорогие итальянские фулл-плейты по понтам и ценам не уступали германским) или заказать что-нибудь в этом духе у своих кузнецов (получив на выходе что-то вроде изделия китайского автопрома).

«Крепостной, ставший рыцарем, получит вольную»

В целом, это действительно правда. Но только не при Первом Рейхе (Хайлигь Рёмишь Райх, прозванный Наполеоном «не-Священная не-Римская и не-Империя»), там он и дальше оставался крепостным, даже получив заветную приставку «фон», герб и прочие дворянские атрибуты, юридически считаясь крепостным своего сюзерена, и вливаясь в особое странное сословие именуемое Ministeriales — это как примерно мамлюксие султаны и эмиры Египта и Сирии, юридически остававшиеся рабами, даже ставши полноправными монархами.



@темы: история

Лилии не прядут
"Привет.
Я с большим удовольствием поздравляю тебя с наступающими новогодними праздниками и желаю будущий год не потерять. В том смысле, что каждый новый день, а уж тем более год мы должны проживать как последний: не бояться рисковать, получать максимум удовольствия и стараться хоть немного делать мир вокруг нас лучше. Ну хоть чуточку)
Кроме того, каждый год я прошу каждого своего читателя принять участие в голосовании по выбору человека года в нашей стране и разместить в своем дневнике ссылку на это голосование. Если эта просьба не является сложной, то прошу и тебя проголосовать и разместить у себя ссылку -
pavlikk.diary.ru/p138930473.htm

Заранее спасибо, и еще раз: С Новым 2011 годом!"

@темы: ПЧ, политика

Лилии не прядут


In The Middle Of A Dream
© chat noir



Tatyana



Фэшн местечкового киевского дизайнера



Cold
© Patricia

@темы: art, girls

Лилии не прядут
По мере разрушения того, что я прежде называл своей личностью, я начал понимать, почему я, несмотря на все свое отчаяние, так ужасно боялся смерти, и стал замечать, что и этот позорный и гнусный страх смерти был частью моего старого, мещанского, лживого естества. Этот прежний господин Галлер, способный сочинитель, знаток Моцарта и Гете, автор занимательных рассуждений о метафизике искусства, о гении и трагизме, о человечности, печальный затворник своей переполненной книгами кельи, был подвергнут последовательной самокритике и ее не выдержал. Этот способный и интересный господин Галлер ратовал, правда, за разум и человечность и протестовал против жестокости войны, однако во время войны он не дал поставить себя к стенке и расстрелять, что было бы логическим выводом из его мыслей, а нашел какой-то способ существования, весьма, разумеется, пристойный и благородный, но какой-то все-таки компромисс. Он был, далее, противником власти и эксплуатации, однако в банке у него лежало множество акций промышленных предприятий, и проценты с этих акций он без зазрения совести проедал. И так было во всем. Ловко строя из себя презирающего мир идеалиста, грустного отшельника и негодующего пророка, Гарри Галлер был, в сущности, буржуа, находил жизнь, которую вела Гермина, предосудительной, сокрушался о ночах, растраченных в ресторанах, о просаженных там талерах, испытывал угрызения совести и отнюдь не рвался к своему освобожденью и совершенству, а наоборот, всячески рвался назад, в те удобные времена, когда его духовное баловство еще доставляло ему удовольствие и приносило славу. Точно так же вздыхали об идеальных довоенных временах презираемые и высмеиваемые им читатели газет, потому что это было удобнее, чем извлечь какой-то урок из выстраданного. Тьфу, пропасть, он вызывал тошноту, этот Гарри Галлер! И все-таки я цеплялся за него или за его уже спадавшую маску, за его кокетство с духовностью, за его мещанский страх перед всем беспорядочным и случайным (к чему принадлежала и смерть) и язвительно-завистливо сравнивал возникающего нового Гарри, этого несколько робкого и смешного дилетанта танцзалов, с тем прежним, лживо-идеальным образом Гарри, в котором он, новый Гарри уже успел обнаружить все неприятные черты, так возмутившие его тогда, у профессора, в портрете Гете. Он сам, прежний Гарри, был точно таким же по-мещански идеализированным Гете, этаким героем с чересчур благородным взором, светилом, которое сверкает величием, умом и человечностью, как бриллиантином, и чуть ли не растрогано благородством своей души! Сильно, однако, пообветшал, черт возьми, этот прелестный образ, в очень уж развенчанном виде представал ныне идеальный господин Гарри! Он походил на сановника, ограбленного разбойниками, который остался в драных штанах и поступил бы умней, если бы теперь вошел в роль оборванца, но вместо этого носит свои лохмотья с такой миной, словно на них все еще висят ордена, и плаксиво притязает на утраченную сановность.

(Г. Гессе, "Степной волк")

@настроение: tragedie humaine

@темы: 9 muses

Лилии не прядут
Первые три (не в порядке написания, а в хронологии) книги о "Нарнии" я прочла ещё в 6 лет, и мне невероятно повезло, что я познакомилась с ними именно в то самое время, когда только ребенку и дано охватить всю прекрасность, неиспорченность, невинность, которую несут эти книги в мир. Особенно нежно я любила, конечно же, "Льва, колдунью и платяной шкаф", первая книжка была посерьезней, нравоучительней, прививала ответственность; третья книга погружала в восточную роскошь Ташбаана с последующей безумной скачкой к границе с Арченландом (именно "Конь и его мальчик" я жду более остальных, первую и последнюю книгу цикла экранизировать сложно, возможно, и не стоит). Последующие четыре книги я прочла на первом курсе университета, в не настолько хорошем переводе (Ядис forever), и на втором курсе прочла всё в оригинале. С тех пор последние 4 книги я не перечитывала.

Конечно, любовь к первым трем не сравнить с любовью к последующим четырем, но я хорошо помню впечатления от каждой (этику и мораль Льюиса вообще позабыть сложно), а потому последующие впечатления с претензиями все-таки не беспочвенны.



Сюжет переиначен, но это не идет ему в плюс. Если от первых двух экранизаций я была в восторге, то эта слишком перенасыщена штампами и "где-то я это уже видел", вплоть до битвы со змеем. Ели бы животное было не настолько глупо, оно бы обрушилось на корабль всей массой, не раздумывая, а не нависало, опасаясь каких-то лучников. "Пираты Карибского моря" энд кракен, штотакое. Эдмунд - ГП, поражающий василиска. Потерянные острова с работорговцами - чем вам не... придумайте сами.

Очень слаб разговор Аслана с Юстасом. Аслан в книге всегда - проповедник и учитель, здесь невероятно затянутая сцена прощания не дает отвлечься на понимание стены, цветов лотоса, прозрачную воду, так, что дно видно. читать дальше Тильда Суинтон, мелькающая в роли Белой Колдуньи всякий раз, очень надоела. Да не нужен Ядис был никогда Эдмунд, кроме своих собственных целей. А здесь получается, что в душе подростка постоянно живет эта притягательная ведьма, равно и как неразрушенные (неясно, почему) привлекательные мечты-ее обещания сделать его королем Нарнии и править вместе. Ну смешно же, несуразно, особенно после того, как она явно показала ему свое истинное лицо в "Льве, колдунье..."

Да, фильм красивый, золотая вода и ущелье дракона хороши, к охлотопам и острову Кориакина - вообще нет претензий, актеры только (Каспиан и Люси), бывает, переигрывают - здесь лицо сделай так, а здесь изобрази вот это... Эх, Станиславского бы... в целом - фильм достойный, но упростили гораздо больше, чем следовало бы. У Йетса в "Дарах Смерти" советчики были лучше. :tonguetxt: 7/10.

@темы: movies

Лилии не прядут
Я долго не находила нужных слов. :) Чувствовать себя обязанной - не лучшее, что можно испытывать, и я не хотела, чтобы что-либо звучало фальшиво, в форме ли, в обращении. :) Жаль, что понимание так и не родилось. Да, мне жаль, что навсегда - это навсегда. Мне жаль, что не осталось места, где можно было бы быть рядом. Я знаю точку выхода, точку входа. Просьбы оставались всего лишь просьбами, пожелания, вероятно, тоже были бы беспомощны. :) Будь осторожен на дорогах, которые ты выбираешь. :) Взросления тебе и по-настоящему мужественных поступков и отношения к людям, которые тебя окружают.

@музыка: Conception - In Your Multitude

@темы: miscellaneous

Лилии не прядут

Джаноццо Манетти (итал. Giannozzo Manetti, 1396—1459) — известный итальянский гуманист, сын богатого флорентийского купца; был апостольским секретарем при курии Николая V, а после смерти этого папы сделался ученым советником Альфонса Арагонского в Неаполе; обе эти должности были синекурами, доставлявшими Манетти обеспеченный досуг для научных занятий.

Необыкновенно разносторонний и плодовитый писатель, Манетти отличался от других гуманистов интересом к богословским вопросам: кроме классических языков, он знал еврейский и перевел с еврейского несколько псалмов и с греческого весь Новый Завет; написал обширное полемическое сочинение в защиту христианства против язычников и евреев. Из массы сочинений Манетти, в большинстве оставшихся неизданными, наиболее замечательны: «De dignitate et excellentia hominis» (Базель, 1532), «Vitae Dantis, Petrarchae et Boccacii» (Флоренция, 1747), «De viris illustribus» (рукопись), «Vita Nicolai V», «De terrae motibus» (рук.), «De liberis edu c andis» (pisn.), «Epistolae» (ркп.), «Orationes». См. Naldo Naldi, «Vita di Giannozzo Manetti» (Флоренция, 1847).

Готхольд Эфраим Лессинг - (нем. Gotthold Ephraim Lessing; 22 января 1729, Каменц, Саксония, — 15 февраля 1781, Брауншвейг) — немецкий поэт, драматург, теоретик искусства и литературный критик-просветитель. Основоположник немецкой классической литературы.

 

Сохраняя верность принципам просветительского рационализма, Лессинг соединил их с более глубокими взглядами на природу, историю и искусство. История человечества, по его мнению, представляет собой процесс медленного развития человеческого сознания, преодоление неразумия и освобождение от всевозможных догм, в первую очередь религиозных. Лессинг видел назначение человека не в пустом умствовании, а в живой деятельности. Свобода слова и мнения были необходимы ему для борьбы с существующими феодальными порядками. Он быстро освободился от иллюзий в отношении «короля-философа» Фридриха II и назвал Пруссию «самой рабской страной Европы». Центральное место в творческом наследии Лессинга занимают работы по эстетике и художественной критике. Он дал замечательный анализ возможностей построения образа в словесном и изобразительном искусстве. Выступая против норм классицизма, философ отстаивал идею демократизации героя, правдивость, естественность актёров на сцене. Лессинг обосновал идею действительности в поэзии в противовес описательности("Литература не только успокаивает красотой, но и будоражит сознание";).


Новалис - (псевдоним, настоящее имя — Фридрих фон Гарденберг нем. Georg Friedrich Philipp Freiherr von Hardenberg; 2 мая 1772, Видерштедт — 25 марта 1801, Вайсенфельс) — немецкий писатель, поэт, мистик. Один из представителей немецкого романтизма.

 

В творчестве Новалиса с большой полнотой раскрывается реакционное мировоззрение немецкого дворянства, начинавшего терять социальную устойчивость и пытавшегося противостоять влияниям буржуазных революций.

Неустойчивость социального бытия своей группы Новалис пытался преодолеть в противопоставлении остро ощущаемой им «бренности» сущего миру абсолютного, в котором компенсируются ущербность, зыбкость, обреченность существующего мира. В его «Гимнах к ночи» (1800) смерть вместе с ночами, «вестницами бесконечных тайн», прославляется как соединение с «настоящим», слабым отблеском которого являются день и жизнь. Это настоящее постигается не разумом, не наукой, непосредственным проникновением (интуицией), не осложнённым пагубными премудростями рационализма.

Отсюда возникает идеал непосредственно творящего, ищущего, вечного во временном, бесконечного в конечном, наивного, не отягощенного разумом поэта. Образ такого поэта дан им в аллегорической сказке «Гиацинт и роза», вставленной в философский фрагмент «Ученики в Саисе» (основная идея: мир науки — искусственный мир, действительность же постигается не разумом, а чувством), и в наиболее значительном произведении Новалиса — неоконченном романе «Гейнрих фон Офтердинген» (1797—1800).

В этом романе «о чудесных судьбах поэта, где поэзия в её многообразных соотношениях и изображается и прославляется», дан в достаточно развёрнутом виде весь идеологический комплекс дворянского романтизма. Ремесленно-цеховой мир средневековья, превращенный в идиллический мир расцвета наивного народного творчества, — образ Офтердингена, вырастающего как поэт в поисках «голубого цветка», сделавшегося символом романтического томления по невыразимому идеалу, — нарочито архаичная, почти детская речь, служащая той же цели идеализации непритязательного, непосредственного «народа», — все это раскрывает тот идейный мир, в который уходит Новалис от бренности в поисках абсолюта.

 

Новалис, ставший для немецких романтиков образцом философа-поэта, отвергается, осуждается радикальным бюргерством «Молодой Германии» как реакционная сила. В конце XIX века его творчество вновь привлекает к себе внимание символистов, экспрессионистов и неоромантиков конца 1890-х.

 

Вольфганг Шмельцль (нем. Wolfgang Schmeltzl; между 1500 и 1505, Кемнат, Верхний Пфальц — 1564, Санкт-Лоренцен-ам-Штайнфельд, ныне в составе Терница, Нижняя Австрия) — австрийский композитор и драматург, католический священник, иногда называемый «венским Гансом Саксом».

 

Для театра в Шотландском аббатстве Шмельцль обязан был ежегодно сочинять по пьесе на библейский сюжет. Семь из них сохранились, в большинстве случаев это переделки и подражания, и только последняя известная, «Самуил и Саул» (1551), носит достаточно оригинальный характер. Определённый интерес представляют также «Похвальное слово городу Вене» (нем. Lobspruch der Stadt Wien; 1548) и эпическая поэма «Христианнейший и могущественный поход в страну венгров» (нем. Der Christlich und Gewaltig Zug in das Hungerland; 1556), по горячим следам воспевавшая военную операцию эрцгерцога Фердинанда Австрийского против турок.

В истории музыки Шмельцль остался как составитель (и автор обработок) песенного сборника «Доброе, необычайное и искусное немецкое пение» (нем. Guter, seltzamer, und künstreicher teutscher Gesang: sonderlich ettliche künstliche Quodlibet-Schlacht, und der gleichen mit vier oder fünff Stimmen biss her im Truck nicht gesehen; Нюрнберг, 1544), — отмечается, что эксперименты Шмельцля представляют собой важный эпизод в истории перехода немецкой музыки от Cantus firmus к полифонии; как жанровое обозначение одного из таких экспериментов Шмельцль впервые употребил термин «кводлибет».

 

Филистер (нем. Philister, собств. филистимлянин), презрительное название человека с узкими взглядами, преданного рутине; самодовольный мещанин, невежественный обыватель, отличающийся лицемерным, ханжеским поведением.

Филистер — человек без духовных потребностей. (Шопенгауэр). Тот, кто не ценит искусство, не разделяет связанных с ним эстетических или духовных ценностей.

Белинский В.Г.: "Публика есть собрание известного числа (по большей части очень ограниченного) образованных и самостоятельно мыслящих людей; толпа есть собрание людей, живущих по преданию и рассуждающих по авторитету, другими словами -- из людей, которые
Не могут сметь
Свое суждение иметь.

Такие люди в Германии называются филистерами, и пока на русском языке не приищется для них учтивого выражения, будем называть их этим именем."

Применительно к восприятию искусства выражение употребляется с XIX века, было введено в оборот немецкими романтиками: Гейне, Новалисом.

Выражение возникло в студенческой среде в Йене в XVI веке, так называли не связанных с университетом горожан, которые занимали в отношении студентов такую же позицию, как филистимляне по отношению к евреям:

"С немецкого: Philister (так в немецком языке называется представитель упоминаемого в Библии ветхозаветного народа — филистимлянин). Филистимляне были соседями и извечными врагами израильтян. Именно в борьбе с филистимлянами погиб библейский Самсон, преданный Далилой. Считается, что слово «филистер» («филистимлянин») стало именем нарицательным при следующих обстоятельствах. Некий проповедник в 1693 г. в городе Иена на погребении студента, убитого бюргером, процитировал библейские слова Далилы, обращенные к Самсону: «Самсон! Филистимляне идут на тебя» (Ветхий Завет, Книга судей Израилевых гл. 15, ст. 16). Слово вошло в язык немецкого студенчества как синоним человека ограниченного, самодовольного, чуждого духу просвещения обывателя-конформиста — антипод человека просвещенного, прогрессивного и т. д."



@настроение: я плохо знаю немецкую классическую лит-ру :(

@темы: vocabulary

Лилии не прядут
Качество плохое, но атмосферу передает :inlove:



@темы: music, любимое

Лилии не прядут


читать дальше

@темы: YouTube

Лилии не прядут
(Опрос проводился в ВБ):

According to a survey commissioned by the organizers of World Book Day that asked 1,342 people about their guilty reading secrets, over two-thirds of respondents admitted to lying about having read a book. The number one book for fibbing about? George Orwell's 1984.

Mr. Orwell was closely followed in the liar-liar-pants-on-fire list by Leo Tolstoy's War and Peace and James Joyce's Ulysses.

Jonathon Douglas, the director of England's National Literacy Trust, says that when it comes to lying about literature, it's all about sex, baby:

Research that we have done suggests that the reason people lied was to make themselves appear more sexually attractive.

People like to be seen to be readers. It makes them look good.

They said they were prepared to lie about what they'd read to impress people, particularly when it came to potential partners.


That certainly jives with an earlier study conducted by Britain's National Year of Reading Organization that found 39% of men surveyed admitted to lying about books they had read in order to impress a date. However, in that study, the book most likely to be lied about was Nelson Mandela's Long Walk to Freedom.

Here is the complete list of what books we're lying about reading (and praying that no one we're fibbing to has actually read them):

1. 1984, by George Orwell 42%

2. War and Peace, by Leo Tolstoy 31%

3. Ulysses, by James Joyce 25%

4. The Bible 24%

5. Madame Bovary, by Gustave Flaubert 16% (одна из немногих книг, которую я не смогла осилить *facepalm* )

6. A Brief History of Time, by Stephen Hawking 15%

7. Midnight's Children, by Salman Rushdie 14% (хочу-хочу)

8. In Remembrance of Things Past, by Marcel Proust 9% (Has ANYONE actually read this, other than Proust? I plan to finish this about the same time I lose 20 pounds, completely organize my life, and become an all-around perfect person. Frankly, I'd be flattered if a man thought I was so intelligent he'd find it necessary to lie about reading Proust to impress me.) !!!!!! :lol::lol::lol::lol::lol:

9. Dreams from My Father, by Barack Obama 6%

10. The Selfish Gene, by Richard Dawkins 6%

If we're not hunkering down with Ulysses (which, for the record, I have read) or A Brief History of Time (which I've never even opened the cover of), what are people reading? The British respondents of this survey said:

1. J K Rowling 61%

2. John Grisham 32%

3. Sophie Kinsella 22%

4. Jilly Cooper 20%

5. Mills & Boon 18%

6. Dick Francis 17%

7. Robert Harris 16%

8. Jeffrey Archer 15%

9. Frederick Forsyth 13%

10. James Herbert 12%

Since this survey was done in England, a number of these authors would be different for an American audience. Substitute, say, Jilly Cooper, Mills & Boon, Dick Francis and James Herbert with Stephen King, James Patterson, Patricia Cornwell, and Janet Evanovich or Nicholas Sparks and you'd probably nail what Americans are actually reading while they hold forth about Salman Rushdie's brilliance in the copy of Midnight's Children that they've got on their shelf but haven't actually finished (or begun) yet.

I suppose the results of this survey should make me depressed, but I actually find it quite heartening -- people still do think it's a brainy and attractive thing to read! Maybe we're not just a few years away from the death of Western civilization after all.

:five:

@темы: literature wars

Лилии не прядут
Кое-что на русском

1. Ernest Hemingway, according to Vladimir Nabokov (1972)

As to Hemingway, I read him for the first time in the early 'forties, something about bells, balls and bulls, and loathed it.

2. Miguel Cervantes' Don Quixote, according to Martin Amis (1986)

Reading Don Quixote can be compared to an indefinite visit from your most impossible senior relative, with all his pranks, dirty habits, unstoppable reminiscences, and terrible cronies. When the experience is over, and the old boy checks out at last (on page 846 -- the prose wedged tight, with no breaks for dialogue), you will shed tears all right; not tears of relief or regret but tears of pride. You made it, despite all that 'Don Quixote' could do.

3. John Keats, according to Lord Byron (1820)

Here are Johnny Keats's p@# a-bed poetry...There is such a trash of Keats and the like upon my tables, that I am ashamed to look at them.

4. Edgar Allan Poe, according to Henry James (1876)

An enthusiasm for Poe is the mark of a decidedly primitive stage of reflection.

5. John Updike, according to Gore Vidal (2008)

I can't stand him. Nobody will think to ask because I'm supposedly jealous; but I out-sell him. I'm more popular than he is, and I don't take him very seriously...oh, he comes on like the worker's son, like a modern-day D.H. Lawrence, but he's just another boring little middle-class boy hustling his way to the top if he can do it.

6. William Shakespeare's A Midsummer Night's Dream, according to Samuel Pepys (1662)

...we saw 'Midsummer Night's Dream,' which I had never seen before, nor shall ever again, for it is the most insipid ridiculous play that ever I saw in my life.

7. Edward Bulwer-Lytton, according to Nathaniel Hawthorne (1851)

Bulwer nauseates me; he is the very pimple of the age's humbug. There is no hope of the public, so long as he retains an admirer, a reader, or a publisher.

8. Charles Dickens, according to Arnold Bennett (1898)

About a year ago, from idle curiosity, I picked up 'The Old Curiosity Shop', and of all the rotten vulgar un-literary writing...! Worse than George Eliot's. If a novelist can't write where is the beggar.

9. J.K. Rowling, according to Harold Bloom (2000)

How to read 'Harry Potter and the Sorceror's Stone'? Why, very quickly, to begin with, and perhaps also to make an end. Why read it? Presumably, if you cannot be persuaded to read anything better, Rowling will have to do.

10. Oscar Wilde, according to Noel Coward (1946)

Am reading more of Oscar Wilde. What a tiresome, affected sod.

11. Fyodor Dostoevsky, according to Vladimir Nabokov

Dostoevky's lack of taste, his monotonous dealings with persons suffering with pre-Freudian complexes, the way he has of wallowing in the tragic misadventures of human dignity -- all this is difficult to admire.

12. John Milton's Paradise Lost, according to Samuel Johnson

'Paradise Lost' is one of the books which the reader admires and lays down, and forgets to take up again. None ever wished it longer than it is.

13. Oliver Goldsmith's The Vicar of Wakefield, according to Mark Twain (1897)

Also, to be fair, there is another word of praise due to this ship's library: it contains no copy of 'The Vicar of Wakefield', that strange menagerie of complacent hypocrites and idiots, of theatrical cheap-john heroes and heroines, who are always showing off, of bad people who are not interesting, and good people who are fatiguing.

14. Ezra Pound, according to Conrad Aiken (1918)

For in point of style, or manner, or whatever, it is difficult to imagine anything much worse than the prose of Mr. Pound. It is ugliness and awkwardness incarnate. Did he always write so badly?

15. James Joyce's Ulysses, according to George Bernard Shaw (1921)

I have read several fragments of 'Ulysses' in its serial form. It is a revolting record of a disgusting phase of civilisation; but it is a truthful one; and I should like to put a cordon around Dublin; round up every male person in it between the ages of 15 and 30; force them to read it; and ask them whether on reflection they could see anything amusing in all that foul mouthed, foul minded derision and obscenity.

16. George Bernard Shaw, according to Roger Scruton (1990)

Concerning no subject would he be deterred by the minor accident of complete ignorance from penning a definitive opinion.

17. Jane Austen, according to Charlotte Bronte (1848)

Why do you like Miss Austen so very much? I am puzzled on that point. What induced you to say that you would rather have written 'Pride and Prejudice'...than any of the Waverly novels? I should hardly like to live with her ladies and gentlemen, in their elegant but confined houses.

18. Goethe, according to Samuel Butler (1874)

I have been reading a translation of Goethe's 'Wilhelm Meister.' Is it good? To me it seems perhaps the very worst book I ever read. No Englishman could have written such a book. I cannot remember a single good page or idea....Is it all a practical joke? If it really is Goethe's 'Wilhelm Meister' that I have been reading, I am glad I have never taken the trouble to learn German.

19. John Steinbeck, according to James Gould Cozzens (1957)

I can't read ten pages of Steinbeck without throwing up. I couldn't read the proletariat crap that came out in the '30s.

20. Herman Melville, according to D.H. Lawrence (1923)

Nobody can be more clownish, more clumsy and sententiously in bad taste, than Herman Melville, even in a great book like 'Moby Dick'....One wearies of the grand serieux. There's something false about it. And that's Melville. Oh dear, when the solemn ass brays! brays! brays!

21. Jonathan Swift, according to Samuel Johnson (1791)

Swift has a higher reputation than he deserves...I doubt whether 'The Tale of a Tub' to be his; for he never owned it, and it is much above his usual manner.

22. Gertrude Stein, according to Wyndham Lewis (1927)

Gertrude Stein's prose-song is a cold black suet-pudding. We can represent it as a cold suet-roll of fabulously reptilian length. Cut it at any point, it is the same thing; the same heavy, sticky, opaque mass all through and all along.

23. Emile Zola, according to Anatole France (1911)

His work is evil, and he is one of those unhappy beings of whom one can say that it would be better had he never been born.

24. J.D.Salinger, according to Mary McCarthy (1962)

I don't like Salinger, not at all. That last thing isn't a novel anyway, whatever it is. I don't like it. Not at all. It suffers from this terrible sort of metropolitan sentimentality and it's so narcissistic. And to me, also, it seemed so false, so calculated. Combining the plain man with an absolutely megalomaniac egotism. I simply can't stand it.

25. Mark Twain, according to William Faulkner (1922)

A hack writer who would not have been considered fourth rate in Europe, who tricked out a few of the old proven sure fire literary skeletons with sufficient local color to intrigue the superficial and the lazy.

читать дальше

@темы: literature wars

Лилии не прядут
Песни на ее стихи из чудесных советских фильмов... Спасибо Ей, что Она была...





Бабочка

День октября шестнадцатый столь тёпел,
жара в окне так приторно желта,
что бабочка, усопшая меж стекол,
смерть прервала для краткого житья.

Не страшно ли, не скушно ли? Не зря ли
очнулась ты от участи сестер,
жаднейшая до бренных лакомств яви
средь прочих шоколадниц и сластён?

Из мертвой хватки, из загробной дрёмы
ты рвешься так, что, слух острее будь,
пришлось бы мне, как на аэродроме,
глаза прикрыть и голову пригнуть.

Перстам неотпускающим, незримым
отдав щепотку боли и пыльцы,
пари, предавшись помыслам орлиным,
сверкай и нежься, гибни и прости.

Умру иль нет, но прежде изнурю я
свечу и лоб: пусть выдумают — как
благословлю я xищность жизнелюбья
с добычей жизни в меркнущих зрачках.

Пора! В окне горит огонь-затворник.
Усугубилась складка меж бровей.
Пишу: октябрь, шестнадцатое, вторник —
и Воскресенье бабочки моей.

1979

@настроение: Memento Mori

@темы: movies, culture, YouTube, 9 muses

Лилии не прядут
21.11.2010 в 19:39
Пишет  ~Madame~:

Nick Cave and the Bad Seeds – O Children
UPD Для Кисо поднимаю пост, а то она как-то мимо него прошла=))
я думаю сцена танца Гарри и Гермионы многим понравилась в фильме и я даже прониклась, как уже сказала парой ГП/ГГ...именно в этом фильме! а уже песня вообще меня заставляет чуть ли не плакать


Pass me that lovely little gun
My dear, my darting one
The cleaners are coming, one by one
You don't even want to let them start

They are knocking now upon your door
They measure the room, they know the score
They're mopping up the butcher's floor
Of your broken little hearts

O children

Forgive us now for what we've done
It started out as a bit of fun
Here, take these before we run away
The keys to the gulag

O children
Lift up your voice, lift up your voice
Children
Rejoice, rejoice

Here comes Frank and poor old Jim
They're gathering round with all my friends
We're older now, the light is dim
And you are only just beginning

O children

We have the answer to all your fears
It's short, it's simple, it's crystal dear
It's round about, it's somewhere here
Lost amongst our winnings

O children
Lift up your voice, lift up your voice
Children
Rejoice, rejoice

The cleaners have done their job on you
They're hip to it, man, they're in the groove
They've hosed you down, you're good as new
They're lining up to inspect you

O children

Poor old Jim's white as a ghost
He's found the answer that was lost
We're all weeping now, weeping because
There ain't nothing we can do to protect you

O children
Lift up your voice, lift up your voice
Children
Rejoice, rejoice

Hey little train! We are all jumping on
The train that goes to the Kingdom
We're happy, Ma, we're having fun
And the train ain't even left the station

Hey, little train! Wait for me!
I once was blind but now
I see Have you left a seat for me?
Is that such a stretch of the imagination?

Hey little train! Wait for me!
I was held in chains but now I'm free
I'm hanging in there, don't you see
In this process of elimination

Hey little train! We are all jumping on
The train that goes to the Kingdom
We're happy, Ma, we're having fun
It's beyond my wildest expectation

Hey little train! We are all jumping on
The train that goes to the Kingdom
We're happy, Ma, we're having fun
And the train ain't even left the station



скачать песню

танец


URL записи

Сцена отличная. Я - за.

@темы: ГП, music, YouTube

Лилии не прядут


Run, run through your life
And have fun
Olive-green rainbows above you

Loving is easy
Myriads of chances to go
So much to see

Slide, slide through a pinhole of gold
But don't spread your wings it's a no-jump

Loving is easy
When leaving is easy
The rarest flower is easily picked
But it withers always

Grow and outlive your mistakes
We all hope for a milder fate

Loving is easy
But don't justify greed's ways
So much we want

Then our world falls asleep
At the end of the day
But what is too much will decay

And loosing is easy
When taking is easy
The rarest flower is easily owned
Bit it always withers

Running through your life
All is moving fast
Run for fun
Pick the flowers
Grab the flowers oh

Sliding through time
Thinking is a crime
Pick the flowers
Pretty flowers
Get the flowers oh

We justify greed's ways
We play the holy game
Musk and perfume
Smell like fortune

We love the flowers
Smell the flowers child


@музыка: Skintight album

@настроение: very-very busy; relaxation-longing

@темы: YouTube

Лилии не прядут


@темы: movies

01:30

Tin Man

Лилии не прядут
Не знаю, какую траву курят американцы и где они ее берут, но я однозначно хочу такую же. :) Если от современной экранизации "Алисы" я осталась в восторге, то от "Страны Оз" я просто, простите, обалдела. <img src="> Все персонажи неожиданно перелицованы (самый неожиданный - Тотошка), всё красочно, ярко, увлекательно. Попадись мне этот фильм в детские годы - однозначно бы был записан в культовые. Только книгу Баума первую о Дороти я не читала (только продолжения), поэтому буду оперировать в дальнейшем терминами Волкова. Кэтлин Робертсон в роли Азкаделии очаровательно готишна, в обтягивающем латексе и корсетах, со злым выражением лица и миловидными ужимками. Зоуи Дешанель как всегда, кавайна и неподражаема, с огроменными глазами - в общем, сама невинность и лучший кастинг на роль Ди Джи. Трусливый Лев, Raw - нечто вроде телепата, умеющего читать человеческую память. Железный дровосек - теперь бывший "шериф" и страж порядка, а ныне изгнанник, участник сопротивления с говорящими именем и фамилией, Вайатт Кейн. Страшила - бывший советник королевы и самый умный человек государства, Амброз, а теперь безмозглый (в прямом смысле слова, поскольку мозг у него удалили по приказу Азкаделии) Глитч (Глюк), которого играет Алан Каминг. Тотошка - анимаг (ой-ой, это из другой серии, простите) и бывший учитель двух принцесс. Нашлось местечко переиначенным маковым полям, урагану и, конечно же, великому и ужасному Гудвину. Королева и король страны Оз - симпатичны. Пейзажи компьютерные - чудесны. Семейная драма имеется, сюжет предсказуем, как сказка, но это его не портит. Не стоит ожидать какой-то претенциозности; как в случае с Mamma Mia!, выставлять никаких требований не нужно; просто смотришь и наслаждаешься картинкой. 8/10.



@темы: movies

Лилии не прядут
В) Анализ всего фильма по сценам, всех основных удачных и слабых мест (по хронологии):

О многих сценах и моментах уже сказано выше (например, о поединке Магов), так что отсутствие некоторых важных упоминаний - потому что я не стал повторяться.
Предыстория. Рассказана простовато, основная (и весьма непростая) идея Колец Власти выглядит сильно обедненной и упрощенной до предела. Изначально в титрах была вся история "Хоббита", но продюсеры посчитали, что зрителя обилие одномоментных персонажей будет слишком сильно нервировать, и решили не перегружать и без того максимально нагруженный фильм.

Сцена битвы. Как и вся предыстория, снята с минимальным содержанием ярких красок, что стилистически оттеняет действие, происходящее в "наши дни" (особенно заметно, когда в красочном, разноцветом Ривендэйле Элронд вспоминает почти черно-белую палитру битвы у Ородруина).
Эльфийский строй просто потрясающ. Элронд без шлема, конечно, не очень реалистичен (эльф ты или не эльф, жить хочется). Орки брыкающейся волной, да и сама манера съемки боевых сцен (мелькание, визги, быстрые смены кадров) передают ощущение обрывочности воспоминаний. Масштабность и ощущение фэнтезийно легендарности в кино на таком уровне сделаны впервые. Для жанра в целом это очень важно.

Саурон. Уже сказал, что мнение очень двойственное. С одной стороны, выглядит очень впечатляюще, с другой стороны - кегельбан. Очень по-детски выглядит момент отрубания пальца с Кольцом. Развоплощение штамповано и схематично, хотя и не без хороших побочных деталей.

Шир и его обитатели. Сделаны великолепно, отображено все, даже отношение Большеногов к Бильбо и к его друзьям, несмотря на то, что времени не было совсем. Все хоббиты кудрявые и веселые, детки просто классные. Декорации супер.

Размеры хоббитов. Друзья меня спрашивали, как же это так смогли сделать. Многие зрители считают, что на роли хоббитов подобрали карликов. В реальности МакКелен и Хольм примерно одного роста, да и Элайджа не особенно уступает. Съемки производились "попарно", "ракурсно". В момент, когда видно лицо актера-хоббита, он либо снимается с ракурса, в котором выглядит меньше, либо размер не виден вовсе. В момент, когда лица не видны (Фродо обнимается с Гендальфом, Бильбо тыкается носом в него же), актеров заменяют дети-статисты. Нередко совмещали две пленки с помощью монтажа и цифровой обработки. Для съемки вещей делакли дубликаты разных размеров (например, посох и шляпа Гендальфа, которые Бильбо берет и кладет в прихожей). Усадьба Бильбо была сделана в двух идентичных экземплярах - нормальный для Хольма и маленький для Гендальфа. Вышло очень естественно. Это мастерство. Новое слово в отрасли спецэффектов.

Гендальф и поиски информации о Кольце. В книге это занимает несколько лет, в фильме сделано очень хитро. Создается внешнее ощущение, что Гендальф смотался куда-то за пару часов, а потом вернулся в тот же вечер праздника. Зритель, не читавший Толкина, принимает за чистую монету и смотрит дальше. Зрителю, читавшему, и по этому поводу возмущенному режиссер может ответить: а с чего вы взяли, что прошло два часа?.. И будет, в пинципе прав. То есть, сумел Джексон схитрить.

Первое появление назгула. Очень удачная сцена, хотя совершенно не по книге. Назгулы вообще отлично сформированная и точно, по каплям отмеренная квинтеэссенция величественных и одновременно убогих слуг Зла.

Бегство от назгула. Да, сцена довольно слабая. В книге все происхоило в лесу, и назгул не выскакивал из-за дерева в метре от Фродо, а гнался за хоббитами через подлесок, что на коне крайне проблематично (хоббиты в книге вообще описаны как существа, чрезвычайно ловко умеющие прятаться и передвигаться в лесах). В фильме же совершенно непонятно, как коротконогий Фродо сумел убежать от всадника на расстояние, затем показанное. Прыгать на плот назгул не стал, потому что боится проточной воды, как всякая нечисть.

Трактир и переход в потусторонний мир. Мир теней вообще сделан правильно. Как и многие другие вещи в этом фильме, дорого стоит именно визуализация тех вещей, которые до выхода фильма существовали только в воображении - но у миллионов людей. Это ведь установление эталонов и стереотипов на долгие годы вперед.

Багровое Око. Мне не понравилось. Оно начисто лишено какого-бы-то-ни-было одухотворенности.

Отсутствие Бомбадила. Явление скорее положительное. И могильники, и Бомбадил к основному сюжету не имеют никакого отношения, являясь лишь а)данью добросовестного Толкина собственному миру и б)наследием не избытой пока что сказочности, присущей "Хоббиту" (ведь Толкин начинал писать "Властелина", не зная, что создаст философско-этический шедевр, а считая, что пишет продолжение детской сказки).

Появление Арвен с мечом в лесу. Одно из попсовых решений. Джексон не мог всем угодить. И хотя лично для меня отсутствие в фильме такого значимого героя, как Глорфиндейл, о котором Гендальф сказал "Он тот, кто может сражаться с самим Сауроном", и который иллюстрирует сущность отличий расы эльфов от расы людей, кажется крайне печальным, ничего поделать тут нельзя. Та же история, что и с Бомбадилом. Хотя жаль. "Норо лим, норо лим, Асфалот".

Сцена у реки. Сделана просто отлично. Водяной вал эльфийских коней такой, как представлялся. Физуальное воплощение безупречное.

Раздол. Выглядит красиво и классично, сработан по иллюстрациям художников, работавших лично с Толкиным. Но смешение стилей (античные колонны и портики, готическая вязь и тут же черепичные треугольные крыши) делает его довольно странным.

Светлый Совет. Упрощен до невозможности. Почему Кольцом нельзя управлять, объяснено слабо, а в этом основная идея.

Мория. Декорации потрясающие. Лучшие в фильме, на мой взгляд (это при том, что после первого просмотра пиратской кассеты я от Мории плевался). Мост огромных размеров перед ущельем, теряющийся в тумане, поражает. Тронная зала тоже. Ничего подобного по уровню в фантастике раньше не было. И "Звездные войны"-1,4,5,6 не исключение. Хотя, говорят, во второй части декорации будут более крутые.

Очень неубедительно показан бой с троллем. Как он не туп (ну, типа, каменный), столько времени тратить на каждое движение невозможно. Замахнулся. Получил от Фродо укольчик, убрал руку. Замахнулся снова. Посмотрел, как Фродо перекатывается, убрал руку. Замахнулся, услышал, как орет Арагорн, посмотрел на Арагорна, отодвинулся. Удивленно посмотрел на втыкающееся в грудь копье. Убрал руку. Поднял голову, покричал от боли. Опустил голову. Посмотрел на Арагорна. Замахнулся. Ударил. Взял копье. Подошел к Фродо. Посмотрел. Замахнулся. Уфф, все-таки ударил. Я ни одного движения просто так не придумал для преувеличения. Каждое есть в фильме. Он бы этого Фродо просто размазал по полу, сразу и не задумываясь. Опять же, балансирующий Леголас - это, конечно, здорово, но полный бред. Вообще, сцена битвы хорошая, но тролль и его поведение с тактико-технической точки зрения просто уродские. Теперь удар. Мифрилл, конечно, фактически непробиваем, но от удара, нанесенного существом такой массы, Фродо бы умер с кашей вместо груди. Отмазки на то, что удар соскользнул и пришелся по боку, совершенно несостоятельны - я специально пересматривал, там четко видно, что острие копья бьет прямо в центр груди. В книге вместо тролля вообще совершенно по-другому описанная сцена, причем, очень хорошая. В момент, когда, казалось, атака отбита, в комнату через полупрлломленную дверь врывается глава отряда великан-орк и швыряет во Фродо копье. Вот от этого мифрилл действительно может спасти.

Гибель Гендальфа. Вроде, сделано все как в книге. Но как-то не столь стремительно, не так неожиданно и фатально. Не впечатляет его долгое сползание. Хотя чисто актерски МакКеллен очень хорош именно в этот момент. Сцена плача по Магу довольно слаба.

Лориэн. Еще одна впечатляющая, очень умная и хорошая декорация. Иногда, читая сводки ругательных мнений о фильме (они гораздо ), в которых говорится, что "декорации, конечно, клевые, но…" я поражаюсь, насколько многие зрители воспринимают сделанное и поданное как должное. Типа, декорации-то есть, а вот все остальное… Да одних этих декораций, если смотреть внимательно и сравнивать с тем, что предлагалось раньше, хватает мировой киноиндустрии на шаг вперед.

Андуин. Блин, великая река двести метров шириной. Печально. Но вид Аргонатов и Рэроса очень масштабный.

Битва с урук-хаями. Как и все остальные боевые сцены, сделана на уровне. Боромир дерется несколько ненатурально, легендарно-сказочно, по ходу дела позируя, но таков момент. Вожак урук-хаев идеален. Очень хорош показ их, как неостановимого, безразличного и в то же время ликующего стада. На рог Гондора бегут бок о бок эльф, гном и орки. Захватывающий и натуралистичный бой у Арагорна с урук-хаем, демонстрирующий суть различий живого существа и полуголема, созданного и движимого "злобной колдовской волей" (как он насаживает себя на меч, оскалив пасть).

Финальные сцены. Ну что тут сказать. Титаник и есть. Арагорн, между прочим, звал Гимли с Леголасом не просто "не расставаться, друзья", а продолжать дело борьбы с Врагом, пусть теперь не в отряде Хранителей. И бежали они не просто Пина с Мерри спасать, а выяснять, кто такие новые орки. По детски все это. Единственно, что очень хорошо - вид изломанных скал и гиблых болот за ними, а потом Мордор.

Образ Средиземья вообще. Получился несколько кукольный. Слишком маленький, слишком все близко. Размер как будто у какой-нибудь Польши, в то время как Средиземье больше Европы во много раз. Отчасти это из-за галопного темпа фильма.


Вот, собственно, и закончено наше прохождение по сценам. Сказать вам мне больше практически нечего, и параграф четвертый этой рецензии ("Что же это за фильм?") на этом пора завершать. Однозначного ответа на поставленный вопрос не существует, тем более, что есть множество мнений. Я свое высказал и чем мог, раскрасил/подтвердил. Очередь за вами, собственно.


5. Заключение.

Итак, перед нами картина-явление, весьма внушительная и многоплановая. Состоящая из множества ошибок, но и множества удач. К которой не стоит проявлять равнодушия, ибо помимо своей общефилософской ценности экранизация Толкина является во многим новым шагом, подведением каких-то итогов в кино вообще.
"Властелин" в целом является многослойным зеркалом минувших кинематографических эпох, впитавшим в себя и отразившим приемы, идеи и образы огромного количества картин, сделанных до него. Он является максимально выраженным продуктом развития современной кинематографии последних десятилетий. У этого фильма не очень много авторского в глубинном, творческом понимании этого слова. Но он и не может быть авторским, потому что реализует идеи, образы и сюжеты, которые надлежит сохранить в максимально исходном виде - в виде творчества Джона Рональда Руэла Толкина. История ожидания "Властелина Колец" полна обманутыми ожиданиями, но в большинстве это обманутые негативные ожидания. Тысячи людей по всему миру надрывали глотки и фантазию, предсказывая, что не получится у авторов и актеров. Фильм должен был провалиться на стадии производства декораций и покраски фанерных мечей серебром… Что же случилось? Случился ошеломляющий успех.
Возражу представителям мнения о провале: несмотря на Ваше мнение, успех неоспорим. Он может не быть хорошей экранизацией, может даже не являться хорошим фильмом (хотя это тоже не так). Но семьдесят тысяч человек не станут голосовать за него на IMDB.com, если это не прорыв.


Спасибо всем прочитавшим данную рецензию до конца, ибо это было наверняка нелегко. Надеюсь, вы не потратили время зря.
Последние события и лежащие на поверхности тенденции в современном киномире (Звездные войны, Властелин и Поттер конкретно: то, как из создают, рекламируют и продвигают) заставили меня посмотреть на происходящее по-новому. Начитавшись различных суждений и набравшись фактических материалов, я понял, что все это нужно структурировать и записать, так как процессы идут довольно важные, и стоит в них разобраться. Сейчас на эту тему пишется статья "Индустрия культуры, или как Гарри и Фродо собираются спасать мир". Если ничто не помешает, он должна быть окончена примерно через три недели.

@музыка: Enya - May It Be

@темы: movies, culture