Лилии не прядут
Действительно высокохудожественный фильм, и не без той восточной мудрости, которую невозможно захватить выросшим на западных ценностях и в обществе западного типа, но которой восхищаешься без помех - понимание одно.Фильм удалось посмотреть не сразу весь, частями - и даже хорошо, что можно было условно их разбить - выдержать более 3 часов после полуночи тяжело. Видеоряд крайне насыщенный, живой, и, наверно, нужно посмотреть его как минимум ещё раз, чтобы налюбоваться деталями постановки декораций/героических сражений.
Ближе к концу фильма нарастало главное чувство впечатления - отдаление самураев-ронинов от крестьян, нанявших их, и от разбойников тем более, в каком-то благородном недосягаемом ореоле людей, у которых есть свои принципы и убеждения, в соотвествии которыми они действуют и проводят свою жизнь. Ярко, неприкрыто правда бросается в глаза, в лица - в словах нескладного, высокого Кикутьё, открытой и широкой душе которого, как он ни далёк от самураев, всё же ближе их понятия рыцарской чести, чем покорность, изворотливость крестьянского мира. Очень привлекательный герой, страх и отчаяние которого - перед бедностью, перед забвением, перед старостью - скрывают апломб, невероятная отвага, буйность.
Любые соприкосновения двух разных миров приносят только негативное, и общение сокращается до необходимого минимума - "быть на своем месте".
Ах, да - Кацусиро оч. напоминает временами Петю Ростова.
Избранные отрывки из рецензии М. Хлюстова "Вечное возвращение "Семи самураев" Для культуролога сильно искушение представить Камбея Симаду сказочным персонажем, 'культурным героем' по традициям дальневосточной литературы восстанавливающим вселенский порядок. Тогда его окружение можно трактовать как 'сказочных друзей' героя, а сюжет интерпретаций 'Речных заводей' Ши Най-аня или их 'римейка' - романа 'Восемь псов' классика японской литературы Бакина. Жанр гунки формирует сюжет по классическому образцу.
Да, действие развивается по законам дальневосточных сказаний - но одновременно подчинено законам киножанра, требующего последовательности подачи эпизодов, их сюжетной окраски. Куросава тяготеет к историческому реализму, помня и понимая, что героико-романтические истории имеют свойство происходить не только в романах, но и в реальной жизни. Даны лишь отсылки к классическим героям(10), но отсутствует полная идеализация семерых самураев. Они 'типичные' и одновременно лучшие представители своего сословия, руководствующиеся моралью бусидо(11). Сталкивая рыцарскую (самурайскую) и крестьянскую мораль Куросава пытается взвесить это столкновение на весах морали общечеловеческой.
_________________________________________________________________
10 - Как не вспомнить к месту окружение достославного Минамото Ёсецуне, главного героя средневековых романов и хроник, а в поступках и в речах Кикутьё ни узнать его знаменитого слугу сёхея Бэнкэна.
11 - Само понятие 'бусидо' (путь воина) впервые появилось именно в конце ХVI веках в трудах Тори Мототада (1539-1600). Характерно что к этому времени относятся многочисленные попытки сформулировать кодекс самурая-вассала. В частности 'Сто правил' Такеды Сингена. Основные труды по бусидо появились только через столетие.
Кодекс чести самурая начал складываться значительно раньше - c ХI века. Обычно передавался в изустной форме в виде множества поучительных новел 'о воинах прежних славных лет' (те же гунки), что должен и что не должен делать самурай, как он должен поступать.
________________________________________________________________________
Всякий раз, когда самурай пытается быть безупречным или, наоборот, поддается нахлынувшим чувствам, поступок его несет двоякие последствия: добро для одних обращается или во зло в глазах других или становится злом. Спасение оборачивается смертью, любовь порождает ненависть, сострадание - жестокость.
Расправа Камбея над негодяем взявшим в заложники младенца, не вызывает благодарности родителей. Вне себя от радости рыдают они над спасенным, даже не удостоив взглядом удаляющегося спасителя, который тоже не думает обернуться. Поступок вызывает безмерное восхищение юнца, которому, следуя своему за своим романтическим чувством, придется погрузиться в грязь войны и убить человека. Первый благородный поступок Камбея, в конечном итоге, спасет деревню от гибели, и, одновременно, разожжет зависть Кикутьё, что приведет того к смерти. Не сможет Камбей Симада спасти от дикого крестьянского самосуда пленного разбойника. Даже безукоризненная мораль отступит перед поднявшей оружие мести слепой старухой, потерявшей всю семью и мечтающей только об одном - поскорей умереть. Перед смертью старуха отомстит и поможет ей вся деревня, а в душах самураев останется тяжелый осадок от несоблюдения заповеди.
Не в состоянии избежать смертельной схватки с очевидно слабым противником безупречный мастер Кюзо. Даже Камбей восхищенный мастерством Кюзо с сожалением воскликнет: 'Какая бессмыслица!'.
Иронично назвавший себя фехтовальщиком 'школы колющих дрова' весельчак Хэйхаси угловатым участием наносит жестокие душевные раны крестьянину Рикиси, жену которого разбойники увели в полон. Словно в искупление причиненных страданий самурай ценой своей жизни спасет того же обезумевшего от горя Рикиси, решившего броситься в огонь вслед за женой.
Даже первая любовь между безусым Кацусиро Окамото и крестьянской девушкой Сино неожиданно предстает в дурном свете. Сбылись дурные предчувствия горячо любящего ее отца Манзо: все самураи развратники, мечтающие обесчестить его дочь. А Камбей, чтобы ободрить крестьян, отпускает циничную соленую шутку, вполне оправданную в конкретных обстоятельствах, поскольку снимает напряжение перед боем.
Обаятельнейший Кикутьё (одна из лучших актерских работ Тосиро Мифунэ) следуя порыву не раз находит выход из сложных ситуаций. Но, желая снискать славу бойца подобную славе мастера Кюзо, оставляет свой пост. Убив врага Кикутьё добудет мушкет, но этот опрометчивый шаг позволит разбойникам ворваться в деревню и устроить резню. Лишь мужество спасает самураев и крестьян от поражения ценой гибели многих, в том числе самурая Горобея и любимца Кикутье 'похожего на пугало' крестьянина Йохейя.
Все эпизоды фильма работают на главную идею: Куросава вводит в самурайскую этику парадокс. Кодекс бусидо предписывал самураям бесконечную преданность своему господину, воспитание себя в постоянной готовности не раздумывая отдать за него жизнь.
На этот раз господами самураев становятся крестьяне - униженное сословие, в иных обстоятельствах болтающееся под ногами воинов, словно сорная трава. Если за сюзерена - даймё или за собственную честь самурай готов расстаться с жизнью, то как служить людям, которым понятия честь, долг, советь 'не положены' в силу низости их происхождения? Конечно, такой хозяин не прикажет вспороть живот по ничтожному поводу, не положит на поле боя всех своих воинов ради мелочных личных амбиций... Какая разница если деревня по жадности, боязни самураев и неопытности наняла слишком маленький отряд фактически предназначив всех на заклание.
Крестьяне сами не знают, кого больше бояться: разбойников или самураев. Вдруг последние захватят власть в деревне и поведут себя обычным образам: грабя, насилуя, убивая, предавая все огню (12). Самураи чувствуют этот страх и оскорблены недоверием. Крестьяне жадны: даже жалеют что бандиты 'запаздывают' - приходится тратить на самураев драгоценный рис (13).
__________________________________________________________________
12 - Об отношении самураев к крестьянам в средневековой Японии свидетельствует множество страшных фактов: обычаем было поджигать деревни, чтобы осветить поле боя ночью или создать дымовую завесу днем, на крестьянине самурай мог опробовать заточку меча... широкий спектр подобных преступлений перечислен в 'проповеди' Кикутьё.
13 - Крестьянам запрещалось есть выращиваемый ими рис, за это можно было лишиться головы. Большая часть риса изымалась на содержание самураев и знати.
Непростая ситуация ставит самураев перед моральным выбором и выбор совершается.
Исподволь приходит понимание, что самураи служат не крестьянам но собственному чувству долга и чести, проверяют себя и свои заповеди на прочность, в условиях когда благородство можно не проявлять вовсе - его некому оценить. Их чувства обращены на себя, хотя в данной ситуации необходимы иные императивы, которых нет в самурайских заповедях: милосердие, сострадание, человечность. Буддизму и конфуцианству знакомы подобные установления (14) но каноны обеих религий уже адаптированы самурайским кодексом бусидо. Из дзен-буддизма в бусидо было позаимствовано презрение к смерти, из конфуцианства - безмерную преданность старшим, прежде всего господину и своей семье. Остальное отброшено.
_____________________________________________________________
14 - Буддист мог просить о милосердии многоликую милостивую богиню-бодхисатву Каннон, которая жалеет все сущее, но не прощает, и не дарует спасение в этой жизни, но только дает надежду на более удачную реинкарнацию. В японском буддизме прослеживаются две линии: тарики - делающая акцент на сострадании и милосердии воплощений Будды, и дзирики - предписывающая на пути к просветлению полагаться только на свои силы. В основу самурайской этики естественным образом легла линия дзирики и презрение к тарики.
__________________________________________________________________
Новому времени необходимо новое - христианское звучание моральных истин, фильму необходим персонаж - носитель этих истин. Христиан в ХVI веке в Японии насчитывалось немало благодаря деятельности испанских и португальских миссионеров.
Знаком с христианством и поступает в духе сострадания и милосердия Камбей Симада. Благодаря ему, все предприятие проникается духом спасения. Влюбленный Кацусиро отдает свою рисовую порцию слепой старухе, обреченной на голодную смерть, поскольку все ее родственники убиты бандитами, а суровый обычай выживания японской деревни предписывал не кормить 'лишние рты' (15). Примеру юноши следует мастер Кюзо, чуть позже все самураи. Даже деревенских детей угощают своим рисом, чем немало удивляют самих крестьян, для которых слово 'милосердие' тоже похоже на хлопок одной ладони.
_________________________________________________________________
15 - Этот феномен стал основой сюжета фильма 'Легенда о Нараяме' Имамура Сёхея.
_________________________________________________________________
Столкнув самурайскую и крестьянскую мораль 'в лоб' Куросава одновременно выстраивает кружные мостки взаимопонимания. Не случаен акцент на 'маргиналов', стоящих между самураями и крестьянами. На постоялом дворе то ли воришки, то ли профессиональные игроки в кости говорят в лицо и крестьянам и самураем, то, что те не в состоянии сказать прямо или вообще понять. Эти третьестепенные персонажи уходят в тень, как только появляются главные герои. Прежде всего - Кикутьё и старец Гисяку.
Старейшина деревни Гисяку наделен высокой мудростью, а всякая высокая мудрость жестока. Гисяку одновременно и презирает и жалеет крестьян, с высоты своей мудрости относится к беднягам снисходительно, но на равных может общаться только с самураями. Убедив 'заречных' покинуть свои дома сам старейшина встречает врага с оружием в руках. Благородство пристало не только самураям.
'Главный маргинал', основной мостик понимания, следовательно, главный 'моральный' персонаж - самозванец Кикутье. Посредством введения этого действующего лица неразрешимая задача столкновения морали разрешается арсеналом искусства: слишком высокие истины следует 'заземлить' юмором и смехом. Японская традиция не знала образов 'из низов' подобных Тилю Уленшпигелю и Ходже Насреддину, что вполне оправдано - насмешник-простолюдин быстро лишился бы головы. Поэтому обычно в роли бродяг-весельчаков выступают неродовитые самураи, со специфическим сословным юмором. Их роль похожа на европейских шутов, но совершенно лишенных самоуничижения и паясничания. Куросава, введя подобный персонаж - Хейхаси, в то же время легко обходит препон сложившихся канонов делая Кикутиё простолюдином, выдающим себя за самурая. Персонаж Тосиро Мифунэ благодаря этому обретает внутреннюю свободу, вместе с тем комичность. Простолюдин пролезший в господа вечный сюжет подтрунивания еще со времен Аристофана и Петрония Арбитра.
Натура бедная и несчастная, от того презирающая бедность и несчастье Кикутьё веселит самураев и крестьян, поскольку ведет себя наиболее естественно, по-человечески, плюя на все условности и самурайской и крестьянской морали, потому что отлично знает тех и других, особенно дурные их стороны. Если поступки Камбея определяются высшими моральными принципами, то Кикутье идет за своими эмоциями, чувствами, движениями души становясь любимцем крестьян и самураев. Порой его порывы можно назвать гениальными психологическими находками: в момент страха деревни перед семью самураями он стучит в колотушку тревоги, объединяя и тех и других перед угрозой большей опасности. В момент скорби над павшим товарищем именно он а не Симада поднимает флаг погибшего Хэйхаси, вселяя в сердца мужество: 'битва еще не кончена, мы не побеждены'.
Он разрешает моральную проблему 'как поступить' простым способом: 'будь естественным (искренним) в своих чувствах', тогда как самураи исходят из принципа: 'делай что должно'.
Сталкивая мораль различных сословий, Куросава сталкивает традиционные жанры японского кино. Каноны дзидайгэки встречаются со сложившейся традицией сёмингэки - фильмов о простом человеке. Тонкость игры не только в описанной выше 'столкновении самурайской и крестьянской этик' (что относится к психологии, имеющей 'надвременную' сущность), но в столкновении уже сложившейся морали обеих жанров. Ранее не смешиваемые жанры выработали канонические 'моралите'. Простой человек, несмотря на его убожество, даже ничтожество, достоин жалости и сострадания. В дзидайгэки самурай, несмотря на все превратности судьбы, всегда находит возможность проявить мужество и благородство, отвагу и преданность.
Куросава добавил 'от себя' вестерн с его моралью 'плохих и хороших парней' и правом финального поединка на главной улице городка. Задачу смешения жанров неразрешимую в рамках формальных поисков, мастер решает довольно просто: подчиняя все каноны сверхидее.
Время - 1953 год.
Ко времени создания фильма надежды конца 40-х, когда унижение оккупации стушевалось, когда начали проводиться в жизнь положения новой демократической конституции, когда страна начала вновь обретать независимость, все эти радужные чувства с началом нового десятилетия подобно недолгой радуге погасли.
Виной тому война в Корее. Япония превратилась в огромный перевалочный пункт, 'непотопляемый авианосец', склад, госпиталь и место отдыха янки. Всюду шатались пьяные ватаги американцев готовых растратить шальные военные деньги. Страна стала тыловой мастерской войны, где все стремились быстрей разбогатеть на войне и сделать бизнес на американцах. Занималась заря 'японского экономического чуда', вслед за которым шла меркантилизация нравов.
Традиционные ценности конфуцианской иерархии и почтения семейных устоев, японской общинности, идеи национального единения сменялись моралью 'общества потребления'. Самоотречение и готовность всеобщей смерти 'за страну Ямато' - состояние конца войны, смененное шоком поражения и оккупации - эти чувства становились уделом памяти. Лозунг дня: 'обогащайтесь и каждый за себя'. Национальный дух улетучивался, словно утренний туман, общество распадались на эгоистические атомы.
Моральный крах, гибель японской цивилизации - так восприняла новое общественное настроение японская интеллигенция, поддавшаяся страху и унынию. Правительство декларируя демократические лозунги отвернулось от народа, отстранилось от решения внутренних проблем связанных с 'новой оккупацией', всецело потакая произволу американских военных и собственных концернов-дзайбацу. Возрождение национального духа на демократических принципах оказалось иллюзией. Единственным видом сопротивления стала борьба на местах с каждой конкретной проблемой, так или иначе оказывавшейся борьбой за экономические интересы. Общеяпонского демократического движения не сложилось.
Корейская война не просто разъедала, подобно ржавчине, японское общество. Война сеяла семена вселенского краха грозя разрастись в апокалипсис. Ужас бомбардировок еще недавно сметавших с леща земли японские города, лишения войны, голод могли повториться вновь. То что основная база американцев на Дальнем Востоке окажется главной мишенью для Советов мало у кого вызывало сомнение. Единственная страна испытавшая ужас атомного холокоста, в 48-м узнавшая о страшных его последствиях, не хотела и не могла вообразить, что будет, если атомные бомбы упадут вновь.
'25 июня началась война в Корее. Мое предчувствие надвигающегося конца света оказалось верным. Надо было спешить' (39). Эту фразу Юкио Мисима вывел в дневнике своего героя-герострата, воспроизводя в романе 'Золотой храм' умонастроения тех лет. Безумный послушник дзенского монастыря сжег Кинкакудзи - 'Золотой Храм' сияющий памятник ХV столетья, чудом уцелевший в войнах и бомбежках. Страна впала в шок от этого символического сожжения.
____________________________________________________________
39 - Храм Кинкакудзи сгорел 1-го июля 1950 года.
_______________________________________________________________
В следующем, 51-м году японское общество потрясло самоубийство поэта Хара Тамики. Автор популярнейшей повести 'Летние цветы' повествующей о пережитых ужасах апокалипсиса, жертва атомной бомбежки Хиросимы в предсмертном послании Тамики написал, что началась новая война, мир неудержимо катится к катастрофе и вновь стать свидетелем безумия человечества он не в силах.
Общее смятение не миновало Куросаву: он снимает 'Идиота' по Достоевскому, а позже фильм 'Жить' ('Икиру') где главный герой узнает, что смертельно болен. Потрясенный новостью мечется он от унылой конторы напоминающий кафкианский бюрократический кошмар по стремительно катящемуся 'в бездну порока и разложения миру', ища и не находя нигде духовной опоры. Только одно мечта заставляет его жить: оставить после себя маленький цветущий сад. Сложно вообразить, что актер Такаси Симура, столь тонко передавший психологические нюансы раздавленного жизнью старика Ватанабэ, через год превратится в Камбея Симаду, которого ничто в мире не может ни поколебать, ни сломить.
Дело здесь не в банальности: 'художник отражает эпоху'. Художник своей эпохой болеет, особенно если это 'эпоха перемен'. Болеет то как гриппом, то серьезно, бывает - смертельно. Мастер должен лично пережить настроение пресловутой эпохи, ощутить ее нерв и показать его. Показать, прежде всего, самому себе. Поставить над собой психологический эксперимент, дать себе и обществу сеанс психоанализа, пытаясь сказать, что завтра неминуемая гибель грозит всем, как вот этому маленькому человеку.
Поставив диагноз следует 'выписать рецепт излечения': переломить психологическую ситуацию, сменить пессимизм и уныние на оптимизм, воззвав к национальному духу. А японский дух традиционно воплощался в самураях. Потому метаморфоза превращения 'маленького человека' в самурая, подобно превращению личинки в стрекозу, вполне органична воплощена одним и тем же актером - Такаси Симура.
'Семь самураев' вышли на экран. Уже в самом названии японцев фильма потрясала поэтическая реминисценция, отсылающая к известной танка:
'Враг не разбит, я погибну в бою,
я буду рожден семь раз,
чтобы взять в руки алебарду'.
Танка принадлежит генерал-лейтенанту Курибаяси Тадамити, написавшему ее перед безнадежной последней атакой на американцев на острове Иводзима. Как всякое трехстишье, стих не закончен, поскольку требует пары ответных строк. И ответ таков:
И семь раз погибнуть,
Сражаясь за императора'.
__________________________________________________________________________
40 - Амфибийная операция американцев по захвату острова Иводзима началась 16 февраля 1945 года. Почти весь японский гарнизон (более 20000 человек) погиб оказав упорное сопротивление. Сражение за Иводзиму явилось репетицией трагедии Окинавы, повторившей ход высадки на Иводзиме в более крупных масштабах, приведшей к спланированному самоубийству большинства окинавского населения и гибели в боях 80-ти тысячного японского гарнизона. Согласно замыслам японских военных, подобная судьба была уготована всей японской армии и всему населению Японии, решись американцы высадиться на главных островах Японского архипелага.
41 - Столь привлекающие своей незаконченностью трехстишья-танка, воспринимаются европейцами как самостоятельные произведения. В Японии танка является частью более сложной поэтической формы - пятистишья хокку, которые, в свою очередь, есть элемент построения рэнга - поэтического диалога. На двустишье следует следующее трехстишье и так может продолжаться до бесконечности. Порой, составленные хокку образуют стихотворение в сотни строф. При этом и танка, и хокку могут быть созданы одним автором, как самостоятельные произведения. Но в любом случае японец, читая танка, мысленно дописывает его до собственного хокку или вспоминает варианты ответов других поэтов.
____________________________________________________________________________
Строки, знакомые каждому японцу, были национальным лозунгом: "Семь жизней за императора,"- писали камикадзе на ритуальных налобных повязках-хасимаки. С момента смерти Курибаяси Тадамити прошло всего семь лет, танка была на памяти. Генерал-лейтенант не был новатором. К тому же образу в стихах обращался командующий императорским флотом Хиросэ Такэо, убитый русским снарядом при осаде Порт-Артура в 1904 году.
Иносказательно 'семь самураев' это семь раз возродившийся воин, пришедший спасти Родину. Образ, ставший лозунгом патриотизма.
Японский солдат наряду с жестокостью, презрением к чужой жизни в Тихоокеанской войне продемонстрировал невероятные примеры мужества и отваги, граничащей с безумием, выказал небывалую стойкость и героизм. Слово 'камикадзе' вошло в международный словарь. Но никакое массовое самопожертвование не смогло спасти страну от краха. Противник массировано применял самые разнообразные новшества от радаров и 'летающих суперкрепостей', до напалма и атомных бомб, что оказалось сильнее духа императорской армии и готовности 'ста миллионов погибнуть как один человек'.
Тема эта угадывается в фильме. Даже захватив аркебузы у врага, самураи не применяют их (47). Мотив 'подлой техники' разрастается до вселенского обобщения, снимая груз поражения с совести нации. Национальный дух не побежден, убиты его отважные носители. Конец более всего приветствуемый моралью бусидо: герой обязан умереть, одержав нравственную победу.
____________________________________________________________________
47 - Познакомившись с огнестрельным оружием, японцы широко применяли его, но истинные самураи предпочли лук и меч, заявив: 'чтобы убивать из мушкета, надо его просто иметь'. Японисты обычно проводят вполне уместную аналогию между появлением огнестрельного оружия и закатом рыцарства в Европе и аналогичным процессом в Японии.
______________________________________________________________________
Куросава далек от идеализации национального духа. Ведь разбойники, несущие зло тоже японцы, тоже самураи - жестокие, подлые, бесчеловечные... они такие же несчастные жертвы войны, обстоятельств смуты, потому тоже достойны жалости и снисхождения, (эпизоды: расправа над пленным, разговор Кикутьё с вражеским аркебузиром, нападение на лагерь спящих разбойников). Война одновременно и Зло в высшем проявлении бессмысленности и жестокости, и момент эманации Добра - пробуждения лучших качеств в человеке. Снимая груз поражения Куросава не снимает с нации ответственность за развязывание войны, за совершенные преступления, указывая на истоки Войны коренящиеся в национальном духе.
Только поставив столь жестокий диагноз, можно перейти от массового психоанализа к столь же массовой психотерапии, способной излечить израненное национальное сознание. Впрочем, чувство вины не играет столь важной роли в японском сознании, как, например, чувство стыда. Но обращение к чувству вины вытягивает из человека тот же стыд.
Сверхидея Куросавы присутсвует в самом совмещении жанров. Как в нашитых на куртки и кимоно гербах семерки закодирована вся страна Ямато времен смуты, так в жанровом смешении фильма дан ответ на вопрос: 'Что делать?'. Соединяя жанры режиссер дает слагаемые собственного ответа на этот вопрос: 'Дзидайгэги' - историческое наследие и 'японский национальный дух', 'сёмингэки' - обращение творческих стремлений 'на благо страдающего народа', 'вестерн' - 'взять от западного мира все лучшее'.